У Ольги было не так уж много возможностей проводить сОбориным столько времени, сколько нужно для того, чтобы раскрутить его. Вдневную смену она вообще могла забегать к нему только урывками, потому что вотделении неотлучно находился муж. В ночную же смену вести долгие разговоры «ожизни» тоже было не совсем удобно: Юрий, как все нормальные люди, днембодрствовал и работал, а ночью откровенно хотел спать, особенно после занятийлюбовью. И потом, она сама напела ему о персонале, с которым ее ревнивый супругхорошо знаком и который немедленно доложит ему, если она будет слишком частоподолгу задерживаться в одной и той же палате.

Значит, Обориным должен заниматься кто-то другой. Но кто?Выбор-то не особенно велик. Понятно, что это должен быть кто-то из «своих». Акруг этих людей очень узок. Главный врач клиники, патологоанатом, троефармацевтов, две медсестры, Бороданков и сама Ольга Решина. Главный врач,патологоанатом, Бороданков и Ольга отпадают. Фармацевтов тоже трогать нельзя,они работают очень напряженно, да и трудно придумать повод интенсивно общатьсяс одним из пациентов, если учесть постоянные напоминания об анонимностипребывания в отделении и о нежелательности контактов пациентов с кем-либо,кроме врачей и медсестер. Остаются, стало быть, медсестры, потому как никакихдругих врачей, кроме Александра Иннокентьевича, в отделении нет.

Ольга понимала, что и с медсестрой дело вряд ли выгорит. Длятого чтобы ее визиты к Оборину выглядели естественно, нужно, чтобы между нимисложилось хотя бы подобие близких отношений, а это, учитывая его роман сОльгой, вряд ли возможно. Обе медсестры были из числа тех самых «своих»: одна –жена фармацевта, другая – сестра главного врача. У них не было никакогомедицинского образования, даже среднего, жена фармацевта вообще не имела заплечами ничего, кроме десяти классов средней школы, и раньше работаламашинисткой в каком-то учреждении, а сестра главного врача была по образованиюпедагогом, учителем младших классов. Для работы в отделении они вполнегодились, потому что никакие специальные навыки здесь не были нужны, уколов ипрочих процедур никому не делали, а для того, чтобы разносить в белоснежномхалатике еду и микстуру, особая профессиональная подготовка не требовалась. Длярешения всех медицинских вопросов вполне хватало самого Бороданкова и Ольги.

Конечно, медсестры – люди надежные, проверенные,заинтересованные в деле, но на контакт с ними Оборин не пойдет. Значит, нуженновый человек. Нужен мужчина.

Ольга вошла в парк, окружающий клинику, обошла вокругцентрального корпуса и подошла к небольшому аккуратному двухэтажному зданию. Надвери стоял кодовый замок, но в последние полгода он работал только по сигналуизнутри, из отделения. Нажатием кнопок снаружи открыть его было нельзя. Такоеправило ввел Александр Иннокентьевич. Она нажала несколько раз на звонок.

– Кто? – послышался голос дежурного фармацевта.

– Это я, Ольга.

Замок зажужжал и щелкнул. Она толкнула тяжелую дверь и вошлавнутрь. В глубине, между двумя колоннами, виднелась лифтовая шахта. Ольгауслышала, как загудел лифт. Через несколько секунд решетчатая дверьраспахнулась, в лифте стоял тот самый фармацевт, который открыл ей дверь.Лестницы в корпусе не было, вернее, она, конечно, была, но находилась запотайными дверьми, здание было спроектировано таким образом, что даже есликто-то из посторонних и проникнет через входную дверь на первый этаж, то навторой без ведома персонала он подняться не сможет. Дверь лифта запиралась наключ на первом этаже изнутри, на втором – снаружи. Конечно, пациентам об этомне сообщали. К приходу каждого нового человека готовились заранее, и когдаАлександр Иннокентьевич приводил очередного подопытного кролика, дверь корпусабыла открыта, а лифт с распахнутой дверью стоял на первом этаже. Это делалось ровноза три секунды до их появления и столь же быстро приводилось в первоначальныйвид, как только за пациентом закрывалась дверь его персональной палаты.

Ольга прошла в комнату медсестер, повесила в шкаф плащ ивесело кивнула сестре главврача, закончившей ночную смену.

– Что у нас происходит? – спросила она, надеваяхалат и шапочку. – Есть новости?

– Все спокойно, – ответила та. – Практическибез изменений. Поэту стало немножко хуже, он совсем ослабел, я его передзавтраком еле добудилась. Режиссер пока творит, аппетит пропал несколько днейназад, но других ухудшений нет.

– А юрист? Как он себя чувствует?

– Не жалуется, – пожала плечами сестраглавврача. – Ест много. Вчера работал почти до часу ночи, в половинепервого попросил чаю и перекусить. Я зашла к нему – бумаги по всей комнате, аон что-то на калькуляторе считает. Труженик!

Она быстро переоделась, подкрасила губы, схватила сумку.

– Все, Оля, я побежала.

– Счастливо, – пробормотала Ольга машинально, неглядя на нее.

Через час после начала смены она зашла в палату к Оборину.

– Оленька! – радостно кинулся к ней Юрий. –Наконец-то! Я соскучился.

Он ласково обнял ее, заглядывая в глаза и целуя. Ольгаосторожно высвободилась из его рук.

– Тише, Бороданков в коридоре, – сказала онавполголоса. – Как твои дела?

– Отлично! Просто отлично.

– Работа двигается?

– Семимильными шагами. Ты даже не представляешь, какмного я успел сделать за эти дни. У меня такое ощущение, что если я пробудуздесь еще две недели, то напишу полностью первый вариант диссертации. Правда,здорово?

– Здорово, – согласилась она. – А как ты себячувствуешь?

– Ты знаешь, Олюшка, оказывается, не зря говорят, чторабота – лучший лекарь. Я никогда не чувствовал себя так хорошо, как сейчас.Голова не болит, тахикардии и след простыл. Вот что значит регулярно питаться,много спать и вести размеренный образ жизни.

– А что, раньше тебя беспокоили головные боли? –встревоженно спросила Ольга.

– Постоянно. Каждый день к вечеру начинала болетьголова, а иногда и днем. А здесь за четыре дня – ни разу. Просто удивительно.

– Я рада. Но ты не вздумай сказать об этом АлександруИннокентьевичу.

– Почему? – удивился Оборин.

– Он сразу же тебя выпишет. Раз у тебя все в порядке,то тебе нечего здесь делать, понимаешь? Ты же пришел сюда потому, что плохосебя чувствуешь и это мешает тебе работать над диссертацией. Мы с тобой егообманули, теперь нельзя отыгрывать назад.

– Ладно, – согласился он. – Ты меняпроинструктируй, что я должен ему говорить, чтобы он меня не выпер отсюда.

– Жалуйся на слабость, головокружение, отсутствиеаппетита.

– Ничего себе! – фыркнул Оборин. – Отсутствиеаппетита! Да ему медсестра скажет, что я все съел подчистую. У меня аппетитзверский, я даже сегодня ночью просил сестричку принести что-нибудь поесть.