дома, и ты можешь умереть из-за бумажек на вот этом столе! Если ты их не уничтожишь, как сказал Аппель!

— Я их сожгу, если тебе станет легче. Я справлюсь и без них. Но не проси меня о сделке с совестью.

Прикусив язык, она слабо застонала от боли. Пока муж молчал, она вспоминала все ругательства, какие знала. Она ничего не понимала. О чем он говорит? Чего она не знает? Что изменилось в прошлом сентябре? Что он узнал такого, что ему легче умереть, чем жить с этим?

— Объясни мне, что происходит, — тихо попросила она. — Почему умерла Катя? Почему ты хочешь умереть?

— Я не хочу умирать, — с невольной иронией ответил он. — Я сожгу то, что ты просишь. Но я знаю… завтра или послезавтра к нам могут прийти, их не волнует, что я хочу или не хочу. Вопрос совести — не в том, чтобы умереть. Вопрос — это… прозвучит нелепо, но… сохранить свое достоинство.

— Мы… можем спастись! Мы… можем уехать!

— Я могу отправить тебя. Я пойму, если ты бросишь меня.

— Ты прекрасно знаешь, что без меня ты тут не останешься! Я не понимаю тебя! Что с тобой? Чего я не знаю? Из-за чего умерла моя сестра? Это связано с тем, что говорил Альбрехт?

— А что говорил Альбрехт? — резко спросил он.

— Я слышала, он говорил что-то Альберту. Я плохо его поняла. Все свелось к тому, что война — отвратительная штука. Альбрехт говорил о каком-то лагере и вспышке холеры в нем. А Альберт ему не поверил. Наверное, он говорил о воспитательном лагере для политических заключенных. Наверное, он там убивал кого-то.

— Он работает в лагере, — подтвердил Дитер. — Альбрехт. Он говорил о какой-то болезни?

— Кажется, о холере. Которая убила всех заключенных. А что?

— Это не воспитательный лагерь. Не для политзаключенных. Это механизм уничтожения.

Наверное, ей послышалось. Она поспешно спросила:

— Что, прости?..

— Как-то я был на машине… нет, не так. Мы с Катей собирали справки о ее муже. Она попросила меня поехать, она не могла просить Альберта… И Альбрехт помог нам кое в чем. Он попросил завезти его на работу, место было в 30 километрах, и я согласился, потому что хотел оказать ему услугу в обмен на услугу. Кате место… не понравилось. Она спросила Альбрехта: «Почему тут этот жуткий запах?». Он нам объяснил. Он прямолинеен. Он сказал «спасибо» и… пошел работать. А мы… ехали обратно.

Бессильно Мария опустилась в кресло. Она молчала, ей было омерзительно спокойно — она не понимала, отказывалась понимать. Что он говорит? Ничего не знала. Я ничего не знала. Катя ничего не знала. Дитер ничего не знал. Что, что, что они не знают?

Муж принес кастрюлю и бросил в нее часть документов.

— Дай мне, пожалуйста, зажигалку.

— «TGWW» — это же название книги? — спросила Мария.

— С чего ты взяла?

— Альберт говорил, шифры делают по книгам.

— Он прав.

— Значит, я знаю эту книгу. У нас одна книга, в которой четыре слова с этими заглавными буквами: «Gone With The Wind». Нужно сжечь и ее.

1920

После Марта рассказывала, закрываясь руками от знакомого врача:

— Я не хотела, не хотела этого! Мама попросила узнать, как там Бертель. Нет, она попросила спросить, отчего он так долго купается, и так рано, обычно он купается вечерами, а сегодня… Я постучалась. Я… спросила, скоро ли он освободит ванную, потому что маме нужно умыться. Он не ответил, и я… кажется… я закричала маме, что Бертель не отвечает… Нет, она была в кухне. Мы были в магазине. Она сказала, чтобы я громче стучала и звала. Я… я постучалась. И… я нажала на ручку. Я не хотела входить! Я случайно нажала на нее… Я вошла. И… Бертель… он был в ванной. В рубашке. И он был в воде. И… там… стена была в крови! И на полу была! Я… очень… я хотела позвать маму. Я… испугалась. Я не знаю, почему я ее не позвала! Честное слово!..

После Лина услышала:

— Покой. Просто покой. Не тревожьте его вопросами. Ни в коем случае не спрашивайте об этом. Ни в коем случае не говорите о шрамах.

— Ему нужно лечение, — сухо ответила она.

— Врач вам не поможет в этом.

Она проглотила неприятные, страшные слова: «Мой сын сходит с ума, сделайте с этим что-то, я не знаю, что мне делать!».

Муж ее приехал двумя неделями позже.

Он был небрит, в старом неухоженном костюме; в потертом саквояже оказались выменянные в деревне гостинцы: хлеб, рыжая и твердая колбаса, немного джема в пергаментной бумаге. Детей отправили с бутербродами в гостиную, а родители ушли в спальню и оставались в ней час или полтора. Вернувшись к Альберту и Марте, заплаканная Лина позаботилась о дочери, у которой от хлеба заболел живот. Марту стошнило в корзинку с сухими цветами, после чего ее унесли в кровать. Были опасения, что ей может стать хуже. Альберт безмолвно выковыривал жиринки из трех кусочков колбасы. Расхаживая по гостиной, отец вполголоса рассказывал, что не смог по-человечески похоронить брата Иоганна.

— Как это — убили? Кто?.. — спросила тихо Лина. — За что его убили?

— «Белые» убили, — ответил тот, остановившись у грязной корзинки с остатками чужого ужина. — Он на «красных» работал, в их газете. Мне Луиза рассказала… он, знаешь, домой ввалился, велел ей и сыну собираться, сказал, что уезжают… они тут же собрались, попытались выехать… и… их и взяли.

— А как тетя Луиза? — еле слышно спросил Альберт.

— С ней ничего. Она потрясена… и сын их тоже. Эти расстреляли Иоганна на их глазах.

Отец хотел, чтобы после ужина они вместе помолились за всех покойных, на чьей бы стороне они ни были, — но Лина категорически отказалась и ушла к себе. Оставшись с отцом наедине, Альберт изображал безразличие, словно тот был ему чужим человеком. Тот спросил, хочет ли он, сын, помолиться, но не получил ответа. Немного смутившись, отец разрешил ему уйти спать; и все же пошел за сыном в его спальню и присел на постель с неприкрытым желанием залезть ему в душу.

— Ты вырос взрослым и красивым мальчиком, — неловко заговорил он, не придумав ничего лучшего.

— Да?

— Да. Мама хорошо о тебе заботилась, наверное. Вы же не ругались?

— Нет.

Первый разговор зашел в тупик. Альберт был настроен враждебно, а отец не понимал, как эту враждебность побороть — каким бы сильным ни было его желание поладить с младшим сыном, он никогда