ему ответили улыбкой: «Всего лишь шутка. Все в порядке. Каждый решает свои проблемы сам. Крути руль и зарабатывай три штуки баксов».

Кэт очень не хотелось тратить патрон.

– Извините, мы спешим.

Машина помчалась по пустым улицам навсегда чужого города.

Сенная площадь исчезла в сером свете ночи.

Соня вздрогнула и открыла глаза:

– Сестренка! Знаешь, мне приснился Щелкунчик.

– Не бойся, милая, это только сон. Нет никакого Щелкунчика, – ответила Кэт.

– Нет? А куда он делся?

– Он лопнул.

– Как шарик?

– Как крыса. Вот так… – И она звонко щелкнула пальцами.

Соня вздохнула и устроилась поудобнее:

– Я скучала по тебе.

– Я тебя очень люблю.

– Щелкунчик кормил меня бигмаками. Только они всегда были надкусанными. Где он их брал?

– Все хорошо, милая. Скоро будем дома…

Кэт была спокойна. Уверенна. Сосредоточена.

Никто не отнимет сестру.

У нее в обойме четыре патрона.

И целая запасная обойма.

Щелк-щелк…

Щелк-щелк…

Особенности воскресной охоты в зимний сезон

– Пухля, обучи меня стрелять. Немедленно…

Суровое требование прозвучало как гром среди ясного неба воскресным утром 3 января 1899 года в самое подходящее время, а именно когда часы только-только лениво показали восемь.

Незваный гость, который смеет явиться в выходной день и ранний час, по вежливой петербургской традиции должен быть послан за Нарвскую заставу, выставлен вон или бит по шее. В зависимости от того, насколько сладок был сон, из которого хозяина бесцеремонно вытащили. Сон Ванзарова был омутом, в котором утопили безмерную усталость. Он взирал на пришельца слепым филином. Глаза его туманили паутинки сна, он не вполне понимал: наваждение или друг выжил из ума.

Ванзаров потер кулаком глаза и зевнул во всю пасть с присвистом и воем. Подобное зрелище могло привести незамужнюю барышню в обморок (замужнюю ничем не проймешь), а лев саванны сбежал бы от греха подальше.

Бесцеремонный гость сбегать и не думал.

– Так что, Пухля, я могу рассчитывать? – спросил он.

– Зачем? – ответил сонный хозяин, сметая приличия новым зевком.

– А вот надобно.

Чтобы господа и дамы отметили пикантность ситуации, необходимо сделать некоторые разъяснения. Кому лень их читать, что ж, дело ваше, если вы такие нелюбознательные. Так вот…

Личность, которая посмела нарушить воскресный сон чиновника сыска, была личностью редчайшей, такую не сыщешь и в Кунсткамере. Андрей Юрьевич Тухов-Юшечкин был ровесником и однокашником Ванзарова. То есть учился вместе с ним на курсе Петербургского университета на кафедре классической древности, изучая Древнюю Грецию и не менее Древний Рим.

Он обладал достаточно острым умом, чтобы науки давались с легкостью. Иначе Андрей Юрьевич вылетел бы из университета, как пробка от шампанского на студенческой пирушке. Дело в том, что в характере его смешалось искреннее добродушие, полная безалаберность и фантастическая лень. На вершине этих достоинств возвышалось умение ломать, портить и терять все, что бы ни попало в его руки. От денег до чемоданов жены. Букет этих качеств располагался в теле, напоминавшем не столько цветочную вазу, сколько сдобную булку, которой пекарь приделал короткие ножки-пирожки и водрузил голову-колобок. Но кличку он заработал благодаря фамилии. А клички, как известно, хуже репейника: прицепятся – всю жизнь не отстанут. Повзрослевшего Андрея Юрьевича, набравшего лишние годки и килограммы, друзья по-прежнему называли Тухлей.

Ванзаров тряхнул головой, роняя ошметки сна. Друг на пороге – радость в доме. Только фарфор подальше спрятать. В квартире его и не было. Кроме пары чашек.

– В кого намерен палить, Тухля?

– Не твое дело. Так поможешь, Пухля?

Немногие в этом мире осмелились бы называть чиновника сыска студенческой кличкой. Можно сказать, никто. Даже брат Борис не рискнул бы. Старинному другу было позволено. Встретившись на первой лекции, они потянулись друг к дружке, сблизились, да так и не расцепились. Быть может, людей плотной комплекции взаимно притягивает. Однако не только масса тел сближала их. Они были родственными душами. Подобные нежности не пристали суровым мужчинам, но это сущая правда. Различные, если не сказать совершенно разные, Ванзаров и Тухля странным образом были схожи, как редко бывают схожи родные братья. За примером далеко ходить не надо. Взять хотя бы Бориса Ванзарова… Ну и довольно. Не будем углубляться. У нас тут не болтовня, а серьезный детективный рассказ…

– Чистосердечное признание. Иначе пальцем не пошевелю, – сказал Ванзаров, поджимая голые пальцы ног на холодном полу: он вскочил к дверному звонку, как по тревоге, мимо тапок.

– Ах вот как? Ах вот ты каков? Не ожидал, Пухля, не ожидал. Ты ранил меня в самую душу, ты обманул мои дружеские чувства, делать мне в твоем доме больше нечего, ноги моей тут не будет отныне и вовеки…

Студенческий друг умел обижаться особым образом: щечки его раздувались, и он казался грустной сладкой булочкой. Что производило умилительное действие на женские сердца. Во всяком случае, на матушку Тухли и его жену. К ней мы еще вернемся.

Вместо того чтобы уйти, Тухля уселся на одном из трех стульев, имевшихся в квартире, и демонстративно закинул ногу на ногу. Очевидно, ту, которой грозился не бывать в этом доме. Уселся, не сняв пальто и шляпу-котелок. Как подобает раненному в самое сердце.

– В кого собрался стрелять, злодей?

Не стесняясь ночной сорочки и голых лодыжек, Ванзаров оперся задом о подоконник. Крепкий мороз украсил окно затейливым рисунком. Холода чиновник сыска не замечал.

– Не скажу.

– Не вздумай наделать глупостей.

Судя по удивлению, которое сменило обиду на лице Тухли, он не понял, к чему относилось предостережение. А повод виделся серьезный. Не так давно Тухлю бросила жена. Ушла окончательно и навсегда. По закону развод был невозможен, но жить в оковах брака бедная женщина более не могла. Силы ее кончились. Да и то сказать: получить в мужья такое сокровище да еще отдать приданое – хуже не придумать.

Менее всего Тухля годился в мужья. Не в том смысле, о котором вы сразу подумали, эту тему мы обходим целомудренным молчанием, а в практическом, бытовом смысле. Пользы от Тухли было чуть меньше, чем от ленивого кота. Дом лежал на хрупких плечах супруги. Зарабатывал Тухля ровно столько, чтобы самому не умереть с голоду. Его годовому жалованью позавидовал бы разве бродяга. Отмотав семейную каторгу пять лет, жена выбрала свободу. Теперь окончательно.

Зная, что Тухле иногда приходят мысли романтические, можно предположить, что друг мог надумать покончить жизнь самоубийством. Например. Или в шиллеровском стиле застрелить жену, а затем покончить с собой, пав на ее тело. Или пристрелить подлую змею, предавшую упитанное сокровище. Иных причин Тухле обучаться стрельбе логика не находила. Лишний раз он