Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вновь гасились остальные свечи; ширкала на визгливом блоке лампада сверху от образа «Тайной вечери» над Царскими вратами. Слышался запах от свечного смрада. Слышались взвизги других висячих лампадок.
Оставалось для богомола еще одно наблюдение - и уже последнее.
Монах, дававший отпуск, смиренно наклонив голову в сторону молящихся и прося у них благословения и прощения, имел на шее магистерский крест.
«Должно быть, в архиереи метит. Для того и уединился сюда, чтобы заметили, и смиренствует - значит к тому сану готовится!» - подумал он в то время, когда народ клал поклоны и крестные знамения.
Народ в это время поторапливался вдосталь и окончательно намолиться, а потому и начался слышный стукоток в грудь и тот шум, который предшествует выходу из церкви.
Снова заколыхался народ. Сильными волнами протискивался он в выходные двери, которые, конечно, не догадались отворить на обе половинки и, по обыкновению, этим очень стеснили всех молившихся.
Глава V
Монастырский двор снова стал местом отдохновения, а на этот раз - и ночлега.
В то время, когда монастырские гостиницы наполнялись достаточным людом, из которого догадливые и опытные обсыпались персидским порошком, а другие прилаживали складные железные кровати, - серый народ подкладывал под головы котомки, кирпичи и поленья и располагался привычным делом на жестких плитах. Более богомольные и усердные прилаживались подле самых церковных стен; ближние и знакомые помещались на папертях и монастырских переходах или там же, где стояли и где им вздумалось лечь. Иные как легли, так и заснули до первого удара колокола к ранней обедне. Живые тела также обложили кругом наружные монастырские стены по всем лужайкам, рвам и ямам.
Всех оковал крепкий и беззаботный сон среди полной безопасности в том отношении, что никто не боялся ни за кошель, ни за кошовки и мешки: ни одна преступная рука на эти случаи не покушается. Всякий на следующее утро проснулся с тем же, с чем и пришел и заснул, без ущерба и потерь.
Монастырские ворота были заперты, но народный говор еще некоторое время раздавался в монастырских стенах, где по временам вторили ему удары башенных часов, отбивавших минуты и разыгрывавших четверти, часы и получасы.
- Крещатые-то ризы старинные, - толковал богомол соседу-купцу, остановившему на себе его внимание наибольшим количеством вздохов и наибольшим умилением, отразившимся на лице. - Теперь перестали уже разбирать, что крещатые ризы не всякому давались, а кого в Цареграде благословят. Было ли здесь благословлено это?
- Ризница у них сильная, - вторил купец, стараясь попадать в тон разговора, - раз я на Пасху к ним угодил, так на все девять песней была особая перемена риз. Видел золотные и бархатные, а одни, сказывали, такие тяжелые, что кади да потарапливайся, откадил - и снимай поскорей.
- А можете вы отличить заказные ризы от тех, которые шьются из надгробных погребальных покровов?.. Я могу.
Купец повернул разговор в другую сторону. Он рассказывал:
- В наших местах колокол лили. Пришел некоторый благочестивый человек, а за ним принесли четыре корзины. Он взял да в печь - ту, где плавилась медь, - и высыпал: все серебро разное, ложки, тарелки, были и деньги, старинные целковые.
- У нас, - пристал проходивший третий, - такое-то колоколо на колокольну вздымали, а оно не пошло.
- Застрял, что ли? Канаты захлеснуло?
- Сам не похотел идти: отошел от земли маленько и задумался. Висит эдак накось, а нейдет. Надо быть, в толпе увидел грешных людей. В наших местах снохачей больно много.
- Старики это, - объяснял он на вопрос. - Уйдут сыновья-то в Питер, а они давай жить с женами их, со снохами, значит.
- Не к месту бы разговор этот, - внушал богомол. - Я вот про колокола-то тоже думал: нет лучше звону ростовского! Там колокольня такая же, а играют согласнее: ноты придуманы, по нотам там звонят.
- Слыхали мы. Из Москвы купец ездил послушать, да на буднее время угодил: что делать? Дал пятьсот рублей - сделали ему.
- Ростовских звонарей в Питер возили, на Исаакий поднимали, к тамошним колоколам пробовали приладить - отказались.
- Что так?
- Неспособно тем, что колокола не так прилажены, на разных башнях: им друг друга не видно и слышать невозможно. Не усноровить. Наградили этих звонарей, дали им, слышь, по тысяче рублей и вернули назад.
- Малиновой звон в Ростове - что говорить! Какое угодно каменное сердце растопит! - хвалил богомол, которому здешний звон не понравился.
- Вы, почтеннейший человек, видать, много походили, многое видывали. Этим занимаетесь, что ли?
- Такой я обет на себя принял.
- Очень похвально и очень это любопытно, надо говорить правду. Завидное дело!
- Труден подвиг, а Богу угоден.
- Не всякий его перенесет. И все, сударь мой, пешком?
- Не дозволяю себе иных уклонений.
- А я вас давеча за монашка принял. Так, сударь мой! Теперь в котором же вы монастыре побывали?
- Такой вы молодой человек, а сколько обошли! - продолжал толковать купец на ответ, неохотливыми речами, часто позевывая и всякий раз крестя рот.
- Вам бы к какому монастырю пристать теперь.
- Паломничеством одним святые отцы благоугождали Богу и снискивали душе спасение.
- Ну да, может, который монастырь вам и приглянется. В наших местах есть один такой монастырек - в самой-то вот в лесной треще; только зимой и можно доехать. Вот, чай, там-то какие святые отцы живут?! Грешить-то я боюсь, а мне эти большие монастыри, где богомолок людно, сомнительны, милостивый государь, - продолжал толковать купец, ложась на монастырскую кровать в гостинице и пригласив богомола с собой в номер.
- Надо к ранней сбегать, да и на позднюю угодить; отстою вечерню - назад домой поеду, - договаривал он, укутываясь в халат, который успел на дорогу захватить с собой.
- Вы мне завтра про странствия ваши порасскажите - я слушать люблю. Я вам очень благодарен буду за то. Ежели что тебе и из денег понадобится -мы не постоим, - толковал он, смежив глаза и приготовляясь заснуть.
«А я для такой-то цели и познакомился с тобой», - продумал в ответ странник, располагаясь