Подали суп, и я ела. Завязался разговор — я молчала. Когда муж помогал маме относить на кухню тарелки, племянница-сионистка спросила меня:

— Чем ты занимаешься?

Чем я занимаюсь? Я подошла к вопросу серьезно.

— Думаю, я схожу с ума, — тихо ответила я.

Никто, кроме нее, меня не услышал, а по ее кивку стало ясно, что она не была уверена, что расслышала правильно. Сразу после этого она вернулась к беседе со стажером, а я продолжила сходить с ума от реальности.

Возможность задать свой вопрос была предоставлена мне в сопровождении жаркого с зеленым горошком и картофелем.

В связи с праздником и в честь племянницы-сионистки, приехавшей изучать и углублять свою идентичность, разговор зашел о еврейской судьбе. Сидя за столом архетипического Седера вместе со всем Домом Израиля, я продолжала внимать: Рахель рассказала о своем дяде, убитом арабами в окрестностях Иерусалима в 1929 году. Ее подруга поведала о большой семье, погибшей в Холокосте. Племянница произнесла что-то восторженное об «исключительности нашей истории», а стажер сказал, что, возможно, исключительность не в самой истории, а в нашей способности рассказывать историю, что мы сейчас и делаем.

— А что вы скажете о еврее, профессоре, который сам выжил в Холокосте, и тем не менее темой своей истории выбирает Гитлера?

Голос Менахема звучал многообещающе, и гости обернулись к нему, словно в предвкушении деликатеса. Он не обманул их ожиданий. Он последовательно представил им «Первое лицо» и отказ профессора от этого лица, а также упомянул о предстоящей встрече с профессором лично. «Этот профессор» — называл его свекор, не отмечая его родство с «нашей Элинор».

Мне предоставилась возможность, но я ею не воспользовалась. Женщины перевели разговор на менее опасные темы: премьер-министры Израиля, участившиеся весенние аллергии, важность использования солнцезащитных средств и тому подобное. Тарелки убрали, их сменили блюдца, снова налили вино и подали десерт.

Должна отметить, что я не утратила дар речи. Когда ко мне обращались, я отвечала «да», «нет» и «может быть», я следила за ходом беседы и могу точно ее воспроизвести. Я продолжаю утверждать, что мое словесное воздержание было добровольным, я отказалась разговаривать, потому что была занята другим.

Я вдруг поняла, как близок день, когда мне придется действовать самостоятельно, и была вынуждена отдалиться, чтобы к нему подготовиться.

Не было смысла спрашивать свекра, когда именно они должны встретиться с «этим евреем, профессором» — мне это уже было не важно. Ведь при виде «крови, огня и столпов дыма» лужицей на тарелке я поняла, что ужин с участниками конференции — это всего лишь моя иллюзия, отговорка: нелюдь сеет смятение, я боялась его и по собственной глупости тратила время впустую, воображая абстрактный ресторан на улице Керен а-Йесод.

Семейной встречи с Первым лицом не будет, а если и будет, я не могу позволить себе рассиживаться в ресторанах — ведь не там, не в присутствии моих любимых я положу ему конец.

Когда я узнала, что мне придется его убить? В ту субботу, когда он позвонил и проник в мой дом? Когда мы были в Сиэтле, и я увидела, как он крадет у меня семью? А может, много-много раньше, в трех-с-половиной-комнатной квартире, когда сестра всё мне рассказала, или даже до того, когда его палец прижался к моей груди, или, может, когда гинеколог подтвердила, что сестра делала аборт, а на стойке в пансионе Готхильфа еще цвела орхидея.

Даже сейчас я не могу сказать, когда это стало неизбежным. Но после Монтичелло, после прощения Элишевы, когда я осталась с Первым лицом один на один, — с тех пор я, можно сказать, уже знала это.

Когда нормальный человек, нормальная женщина замышляет убийство, ее первые мысли естественным образом обращаются к искусству и фантазии. Один раз мне пришло в голову присоединиться к Рахели и Менахему в ресторане на Керен а-Йесод и отравить его там. Я ясно увидела, как капсула цианида лопается между зубами. Интересно, существуют ли еще такие капсулы, и где мне достать одну такую? Чем хорош цианид — одной его капсулы достаточно. Мне припомнилась фраза о цианиде, что он обладает «ярко выраженным запахом горького миндаля». Значит, из его открытого рта поднимется ярко выраженный запах горького миндаля. Не дай бог, если кто-нибудь не узнает этот запах и попытается сделать ему искусственное дыхание. Цианид убивает моментально. Но я не хотела убивать его быстро, и не хотела, чтобы Рахель и Менахем видели его судороги. И я также боялась попыток реанимации со стороны какого-нибудь парамедика за соседним столом, торопящегося вдохнуть воздух в рот, полный паров цианида.

Мне было важно защитить Рахель и Менахема; я волновалась за молодого парамедика, сидящего с девушкой на долгожданном свидании.

Тогда я стала думать о других веществах, таких, которые действуют медленно: золотая пыль, медь, свинец, который, по мнению некоторых ученых, уничтожил Римскую империю. Я читала, что римляне верили, будто медь защищает организм от последствий отравления свинцом. А вдруг воду в ресторане подают в медных кувшинах? Может ли медь нейтрализовать влияние свинца?

Дигоксин, лекарство для сердечников, убивающее здоровых людей, был гораздо более надежным вариантом, а также и легкодоступным. Было бы достаточно легко найти врача, который бы назначил дигоксин, не задумываясь.

Вот таким фантазиям я предавалась, но не буду себя за это винить. Мне не дали послужить в армии, я никогда не держала в руках оружие, и почти всё, что я знала об убийстве, я узнала из произведений искусства.

*

В течение многих лет на крыше здания Еврейского агентства «Сохнут» на улице Кинг-Джордж бросалась в глаза надпись: «Что делать? Делать!» Во время Седера, когда мы уже ели десерт, я вдруг вспомнила этот лозунг, и его слова заглушили суматоху моих мыслей: что делать? Делать! Кажется, я даже хихикнула, потому что наблюдатель внутри меня подумал, что никогда нельзя знать, что поможет успокоить душу: стихотворение, философское высказывание или глупый лозунг на крыше «Сохнута».

Пасхальный Седер закончился. Гости благодарили и прощались. Две пары, дети которых были за границей, по очереди расцеловались с хозяйкой. Стажер сказал, что отвезет племянницу в гостиницу, в которой остановилась ее группа. Три пары сели в три машины и поехали в три разные стороны.

В тот вечер не произошло никакого поворота сюжета. И никакой тайны не было раскрыто. Единственное изменение состояло в том, что, сидя за столом вместе со всем Домом Израиля и Первым лицом, я вернулась