Мурад только хмыкнул.

— Что, догнали? — спросил подчиненных ФеликсСтаниславович, оборотясь назад.

Что-то ему там ответили, но слов было неразобрать.

— Ах мерзавцы, упустили?! — грозно взревелполковник и свирепо ударил кулаком по подоконнику, и так неловко — аккурат поторчащему стволу револьвера.

В полном согласии с законами физики от этогоудара револьвер описал в воздухе замысловатое сальто и грохнулся об пол насамой середине гостиной.

Выпустив заложника, Черкес одним хищнымпрыжком прыгнул к оружию.

И тут обнаружилось, что трюк с летающимревольвером был исполнен хитроумным полицмейстером нарочно. Откуда ни возьмисьв руке у Феликса Станиславовича возник второй револьвер, поменьше, и изрыгнул вДжураева огонь и дым.

Пули отшвырнули кавказца к стене, но он тут жевскочил на ноги и, замахнувшись кинжалом, пошел на полковника.

Лагранж прицелился получше, выстрелил еще трираза — и всё в цель, но Мурад не упал, просто теперь каждый шаг давался ему всёс большим и большим трудом.

Когда Черкеса отделяло от подоконникакаких-нибудь полсажени, полковник спрыгнул на пол, приставил Джураеву дулопрямо ко лбу, и верхушка бритого черепа разлетелась на осколки.

Убитый немного покачался и наконец рухнулнавзничь.

— Вот живучий, черт, — удивленно покачал головойполицмейстер, склонясь над телом. — Прямо оборотень. Вы поглядите, он еще иглазами хлопает. Рассказать кому — не поверят.

Потом приблизился к полумертвому от всехпотрясений Бердичевскому, присел на корточки.

— Ну вы, Матвей Бенционович, смельчак. — Иуважительно покачал головой: — Как вы про черный ход-то крикнуть не побоялись!

— Да что толку, — слабым голосом произнестоварищ прокурора. — Все равно ведь ушел Бубенцов. Лагранж белозуборасхохотался:

— Как же, ушел! Взяли. И его, и секретаришку.Прямо в конюшне.

— А как же?.. — захлопал глазами переставшийчто-либо понимать Матвей Бенционович.

— Это я нарочно заругался, для Черкеса. Чтоб сподбрасыванием оружия правдоподобнее вышло.

От восторга и облегчения Бердичевский не сразунашелся что сказать.

— Я… Право, Феликс Станиславович, вы мойспаситель… Я этого вам не забуду…

— Очень бы хотелось, чтоб не забыли, —искательно заглянул в глаза бравый полицмейстер. — Я вам и в дальнейшемверой-правдой, честное благородное слово. Только не давайте ходу истории совзяткой этой, будь она неладна. Лукавый меня попутал. Я и деньги купчиневернул. Замолвите за меня словечко перед владыкой и Антоном Антоновичем, а?

Бердичевский тяжело вздохнул, вспомнив, каквитийствовал против чиновничьего даролюбия, чертополохом прорастающего сквозьлюбые благие намерения — не деньгами, так пресловутыми борзыми щенками.

А спасенная жизнь — чем не борзой щенок?

Процесс по делу о заволжских убийствах открылсяв новом здании губернского суда, замечательно просторном и красивом. АнтонАнтонович фон Гаггенау сам утвердил архитектурный проект и лично надзирал застроительством, потому что придавал этому сооружению особенное значение. Онговаривал, что по виду судейских учреждений всегда можно заключить, уважают лизаконность в данной местности. В России судебные присутствия грязны, тесны иобшарпанны, вот и творятся в них всяческие неправды и злоупотребления.Губернатор же пребывал в неколебимом (хотя, возможно, и наивном) убеждении, чтоесли зал суда будет являть собой некое подобие чистого и прекрасного храма, тои нарушений там будет свершаться куда как меньше. И еще одно соображениеимелось у нашего администратора, когда он распорядился отвести на строительствостоль значительную сумму: новый суд должен был знаменовать собой золотой векзаволжской истории, утвердившийся на прочном фундаменте законности иправосудия.

Окончание строительства пришлось как нельзяболее кстати, потому что прежний зал для судебных заседаний не смог бы вместитьдаже самых почетных гостей, прибывших на процесс. В новом же храме Фемиды безтруда разместилось до пятисот зрителей. Конечно, и это была лишь малая частьтех, кто хотел бы присутствовать при разбирательстве громкого дела, но все женеобходимым людям мест хватило (в число необходимых, кроме официальных ипочетных гостей, попали также сливки заволжского общества, многочисленныежурналисты, столичные писатели и представители юридического сословия, со всейРоссии слетевшиеся саранчой на это судебное ристалище). Особеннаямногочисленность юристов объяснялась еще и тем, что защитником согласился статьсам Ломейко, светоч российской адвокатуры и европейская знаменитость. У всехеще не истерся из памяти прошлогодний триумф несравненного Гурия Самсоновича,добившегося полного оправдания для актрисы Гранатовой, которая застрелила женусвоего любовника антрепренера Анатолийского.

Против столь грозного противника недалекийокружной прокурор, конечно, выставлен быть не мог, и владыка с губернаторомчастью убеждением, а частью и насилием понудили Матвея Бенционовича взятьобязанности публичного обвинителя на себя. Этому выбору способствовало еще и то,что своим поведением во время задержания опасных преступников Бердичевскийстяжал себе славу героя — если и не во всероссийском, то уж, во всяком случае,в губернском масштабе.

Репутация храбреца и человека действия былаМатвею Бенционовичу невыразимо приятна, ибо в глубине души он отлично знал, чтоникак ее не заслуживает. Но и расплата за славу выходила недешевая.

От волнения товарищ прокурора утратил сон иаппетит еще за две недели до процесса. Он и сам не знал, кого большестрашиться: грозного Ломейко, злоязыких газетных репортеров или гневавсемогущего Константина Петровича. Сей последний прислал на суд целую депутациюво главе с товарищем синодального обер-прокурора Геллером — ведь, как нипосмотри, выходило, что заволжский скандал наносит тяжкий ущерб престижувысшего вероблюстительного органа империи.

Мало того, что Бердичевскому впервыепредстояло выступать перед широкой (да еще и высокой) публикой. Ну, позапиналсябы, подрожал бы голосом — ничего, это для провинциального прокурора извинительно.Хуже было то, что позиция обвинения выглядела шупловато.

По совету защитника Бубенцов на следствииникаких показаний не давал. Дерзко молчал, глядя на потеющего МатвеяБенционовича будто на мокрицу, полировал ногти, зевал. Вернувшись в камеру,писал претензии в вышестоящие инстанции.