И она, вдохнув, сделала глоток. Её так и учили пить крепкие напитки без закуски – вдыхаешь, а потом, уже сделав глоток, медленно выдыхаешь ядрёный дух. И всё же её горло обожгло, на глазах выступили слезы, и она с трудом перевела дух.

– Хорошая граппа, – проскрипела она, – если бы хлебнул махдист, двинул бы кони на месте.

Скосив глаза, она увидела, как Замиль усмехнулась, услышав сицилийское выражение. Где же эта стерва выросла, такая ладная и белая? Выходит, что тоже на Острове?

Отдышавшись, Таонга протянула Замиль бутылку.

– Теперь ты.

Она с тайным злорадством смотрела, как девушка понюхала пойло, осторожно поднесла к губам, сделала небольшой глоток и тут же закашлялась.

– Видно, что не умеешь, – прокомментировала нигерийка и забрала бутылку, пока Замиль тяжело переводила дух, – что ж, за примирение мы с тобой выпили, верно? Теперь ты не держишь на меня зуб?

Замиль подняла на неё глаза, на которые от самогона навернулись слёзы, и севшим голосом сказала:

– Хорошо, Таонга. Больше не враги. Спасибо за граппу.

Она поднялась и, замерев на пару секунд, неохотно проговорила:

– И прости, что я выстрелила тебе в ногу.

На что Таонга смогла лишь выдать гримасу, тщетно маскировавшуюся под улыбку.

Замиль развернулась и двинулась вверх по пляжу. Таонга же проводила её взглядом, и когда девушка исчезла, зло усмехнулась.

««Прости» ты не отделаешься, кошка блудливая, – подумала она про себя, – но всему своё время».

Ей пришлось сидеть, наверное, с час, пока наладонник справился со своей задачей. За это время она ещё дважды прикладывалась к бутылке и окончательно пришла в хорошее настроение.

Наконец-то!

Коммуникатор горел зелёным. Можно было говорить. Она клацнула по экрану средним пальцем раз, потом другой и довольно усмехнулась, увидев, что окошко Фаика светится ярким огоньком. Он в сети. Ну что ж, вот и поговорим.

Глава пятая

– Вот так, – закончил Стефано свой рассказ о прочитанном в Зеркале. Вернее, о том, что прочитала ему Джайда, но он не стал вдаваться в подробности.

Они с Салахом сидели сейчас за небольшим столиком, специально поставленным в своё время так, чтобы отдыхать с видом на море. Оно и сейчас равнодушно шипело у прибрежных камней, а за скалами, огораживающими небольшую бухточку, в лазоревой дали, пронизанной здесь и там белыми сполохами чаек, сине-зелёной грядой проступали горы Сицилии. Да, для него всё ещё Сицилии, как и…

Впрочем, сейчас не до этого. Важнее то, что он узнал. На Острове, как упрямо называл его Салах, относительное спокойствие рухнуло буквально в течение какой-то недели – фитна, смута, дикие слухи, и власти не то стараются справиться со смутой, не то ведут какую-то свою игру. Так или иначе большинство портов закрыты и у них, и на материке, потому…

– Хорошо, – коротко ответил Салах и протянул ему стаканчик чая. Стефано сумел всё же не скривиться – не время сейчас ссориться из-за мелочей, и приняв его, в два глотка проглотил горячий и очень сладкий напиток.

– Хорошо, – повторил Салах, – если там фитна, то, думаю, шейхам станет не до нас. В море нас точно искать не будут. И всё равно надо добраться до Африки. Они же не могут закрыть сразу все порты и надолго, тогда Остров просто умрёт от голода.

– Грузовые суда и сейчас приходят, – возразил Стефано, – я видел их, пока вёл «Грифон». Грузовые и военные.

– Мы должны добраться до Африки, – твёрдо проговорил Салах, – лучше в Сус. Но подойдёт и какой-нибудь небольшой порт.

Что ж, вот и пришло время спросить. Стефано оставил пустой стаканчик и вдохнул, мысленно составляя в голове фразу по-арабски.

– Что ты хочешь делать в Африке, Салах? – проговорил он, тщательно отмеряя слова. – Нам сейчас опасно на Острове, но мы назрани. Ты мусульманин. Зачем тебе бежать? Или поссорился с очень важными людьми?

Договорив, он мысленно выругался. Как всё-таки утомительно вести длинные разговоры на этом языке, выговаривая его гортанные звуки так, словно постоянно полощешь горло. А ведь все его знакомые ещё говорят, что у него неплохо получается.

– Я мусульманин, – Салах, до этого рассеянно барабанивший пальцами по чайнику, поднял на него глаза, – я мусульманин. А они нет. По крайней мере, я так не думаю. Ты назрани, тебе этого не понять. Но меня учили другому, и я никогда не признавал их восходящего солнца. От махдистов лучше держаться в стороне, ибо это самые двуличные и подлые твари из созданных Аллахом. Знал же, что так и надо. Но пообещали много денег и… – он махнул рукой, словно обрывая самого себя.

Несколько секунд оба молчали и Стефано, не осознавая, этого напрягся. Может, сейчас у него получится понять, что тут вообще происходит и куда он ввязался. Если Салах заговорит, хотя разговорчивостью бородатый муташаррид никогда не отличался.

Но, к его удивлению, чуть помолчав, Салах всё же заговорил. В его речи прорезались интонации мавританского диалекта – он, видимо, слишком задумался, чтобы следить за произношением.

– Эти беспорядки на Острове, фитна, они неспроста. Шейхи, из Ордена Верных, как я понимаю, хотят большой крови, вернее, они хотят нового Газавата, словно миру мало было одной безумной войны. Они посылают людей туда, в Земли Беззакония, и хотят устроить там что-то – взрыв или что похуже, тут я не знаю. А одновременно подбить дураков на Острове на погромы назрани. Если крови будет достаточно много, а эти шакалы надеются, что будет, власти Халифата введут сюда войска, и…

Салах запнулся и замолчал. Сейчас он смотрел на бухту, на море, дрожащее пронзительно-яркими солнечными бликами, но даже не щурился. И Стефано подумал, что перед его глазами сейчас не море и не остров, а что-то далёкое и страшное. Мавританец молчал, пощипывая пальцами колючую бороду, потом продолжил.

– Мой отец был хорошим мусульманином. Так он о себе и говорил – хороший мусульманин. И он сразу сказал, что тот, кто кощунственно назвал себя