Махди – лжепророк и обольститель людей. Что не может быть двух солнц, и что он верит только в учение пророка Мухаммада. Сказал это громко, раз и другой. И люди запомнили. Мы не знали, что Тиджикжа уже тогда была полна тайными махдистами. Отец вышел к нашей старой мечети и увидел, что с неё спускают знамя Пророка, чтобы поднять их восходящее солнце. Он не мог промолчать…

Салах, сам того не осознавая, домешивал в свою речь всё больше родного диалекта, и Стефано изо всех сил вслушивался, стараясь не упустить ничего.

– Люди показали на него… Соседи. С некоторыми из них он не раз пил чай и играл в нарды. Сказали, что он не признает Махди, что оспаривает его проповеди и…

Салах подхватил стаканчик, но вместо того, чтобы вертеть его в руке, как обычно, сжал так, что Стефано готов был услышать хруст стекла.

– В тот день убили троих, считая его, – сказал он всё тем же бесцветным, будничным голосом, – я знаю, что искали и меня. Они хотели, чтобы я произнёс баят[4] Махди и отрёкся от отца. Они меня не нашли, но…

Он замолчал.

– Ты поэтому не веришь махдистам? – решился спросить Стефано, просто чтобы как-то нарушить молчание, и Салах поднял на него взгляд.

Его широко посаженные, цвета густого кофе глаза были сухи, но Стефано почудилось, что где-то за их пеленой не пролившиеся слёзы. Слёзы мальчишки, которому не дали даже оплакать отца.

– Я много видел, – Салах не ответил на вопрос прямо, – большую часть жизни я скитался по миру. Видел, как они создавали этот свой Халифат, поездил по нему, от Рабата до Бейрута. Да и не только по Халифату – знаешь, в молодости даже до Котону доехал однажды, как раз когда там всё вверх пошло. Полгода проработал на стройке, но не прижился. Муравейник… Тегеран ещё видел. Ну да я не об этом. Я видел, как они строят своё Государство Закона. Здесь нет ислама, как меня ему учил отец. Лицемерие и фальшь во всём. Такого поругания слов Пророка, как от гиен с чёрными перстнями на мизинцах, мир ещё не знал. Так что, Ситифан, я тебе прямо говорю – не возвращайся на Остров. Там сейчас всем придётся несладко – и мусульманам, и особенно назрани.

– Но нельзя просто сбежать, – вырвалось у Стефано, – там мои друзья и даже родичи. Они же опять начнут войну! Неужели нельзя ничего сделать?

– Войну, думаю, начать не смогут, – покачал головой Салах, – эти люди большие только для нашего вилайета. Всё решают там, – он неопределённо махнул рукой куда-то назад, – в Алжире. Если решат воевать, то там. Людям вроде нас нужно просто следить, чтобы взбесившийся слон на тебя случайно не наступил. Потому и надо сбежать – для начала, думаю, в Сус. Там у меня друзья, я знаю, как нам всем затеряться.

– Но… – Стефано хотел что-то сказать, потом сбился, выругался мысленно на родном языке и в конце концов проговорил: – но будет кровь. Будут погибшие. Может быть, много. Мы правда ничего не можем сделать?

Салах пожал плечами.

– А что может зёрнышко между двух жерновов? Стать мукой?

Хоть Стефано не знал слова «жернов» по-арабски, он догадался о смысле поговорки. Но просто так замолчать у него не получалось.

– Я знаю, что много людей на Острове, даже мусульман, не хотят новой крови! Мы только начали хоть как-то жить! Дети, которые выросли после войны…

Он путал времена и составлял фразы почти наугад, но Салах внимательно смотрел на него, и под его спокойным, отстранённым взглядом Стефано наконец стушевался и замолчал. Так и сидел молча, переваривая только что услышанное и удивляясь собственным эмоциям. Он много лет считал, что после Большой войны и последовавшего за ней Газавата они достигли дна. Что ниже уже просто не упадёшь. И часто, видя знамёна Махди над бывшим зданием consiglio communale, растущие над кварталами его детства поганки минаретов, надписи на арабском на уличных знаках, он с едкой злобой думал «здесь уже нечего и жалеть, коли так! Жги, Господь, жги дотла».

А теперь испугался, просто увидев на горизонте намёк на тучу, которая принесёт бурю новой войны. Новой, когда и прежняя ещё не изгладилась из памяти…

Салах не прерывал его размышлений, погруженный в какие-то свои мысли. Первым нарушил молчание Стефано:

– Хорошо, ты знаешь, что будешь делать в Сусе. Но что там будут делать женщины? Зачем они с нами?

«Зачем ты тащишь двух стервозных баб и одну несчастную, ничего не понимающую деревенскую девочку?» – хотелось ему сказать, но уж выразил как умел.

– Замиль мне заплатила, – коротко сказал Салах, – Джайду было опасно оставлять, она слишком много знала. Кроме того, она сама попросилась, не хотела расставаться с Замиль. А Таонга…

Он пожал плечами. Стефано нахмурился. И чего, интересно, ему не всё равно, что случится с этой чёрной девкой? И всё-таки… Если у Салаха нету планов на неё, то он же просто бросит её в Сусе? Стефано немного знал этот город и представлял, что там ждёт красивую, но совершенно неопытную в жизни девушку без денег и родственников. Вот уж, на свою беду, встряла, куда не надо.

Пока он думал, как осторожнее спросить о планах насчёт неё, Салах отодвинул чайник и поднялся.

– Надо пройтись, – сказал он, – здесь, в тени скал, хорошо. Ты не видел сегодня Таонги?

Глава шестая

«Тогда пиши мне, как будешь знать точно», – высветилось в окошке, и Таонга набрала в ответ:

«Хорошо».

Ух, как же утомляют такие переписки. Ей долго объясняли в своё время арабскую грамоту, и вроде бы она даже с ней разобралась, но увы, когда пробовала писать что-то по-арабски, неизменно вылазили школьные ошибки, и она скрежетала зубами от смешков собеседников. К счастью, хоть в этот-то раз грамотность – не главное, потому что… Потому что сейчас они обсуждают действительно важные дела.

Женщина потянулась. В домик возвращаться не хотелось – там было решительно нечего делать. Ну, кроме как улыбаться сквозь зубы Замиль и дурочке Джайде, но этого с неё уже