оппозиции. Противоборствующим группировкам внутри Лейбористской партии было особенно легко сплотиться на платформе союза с Советской Россией – либо по военным соображениям практического характера, либо из верности социалистическим принципам. Практический аргумент был и в самом деле почти неотразим. Любой мог убедиться в этом, взглянув на карту, и критикам Чемберлена удалось наконец всерьез достучаться до общественности. Если раньше казалось, что они призывают к идеологической войне против Гитлера, то теперь складывалось впечатление, будто это Чемберлен дистанцируется от Советского Союза по идеологическим мотивам. Несомненно, критика со стороны оппозиции подталкивала Чемберлена к переговорам с Москвой; но она же и заставляла его упираться. Чем бы ни окончились переговоры, британские власти были бы дискредитированы. Если бы переговоры провалились, виноватым оказалось бы действующее правительство, а если бы они увенчались успехом, тем самым подтвердилась бы правота Черчилля, Ллойд Джорджа и Лейбористской партии. Чемберлен был несгибаем в своих неприязнях, по крайней мере во внутриполитической борьбе; вглядываясь в Кремль издалека, он видел за его стенами лица, напоминавшие ему о лидерах парламентской оппозиции.

Были и другие соображения, заставлявшие британское правительство колебаться. С нравственной категоричностью завязавшего алкоголика люди, без зазрения совести предавшие Бенеша, теперь считали себя обязанными исполнять любую прихоть Бека. Британцы гарантировали права малых государств. Как они тогда могли не принимать во внимание возражений поляков, не желавших сотрудничать с Советской Россией? Выступая в палате лордов, Галифакс особо отметил: «Наша политика основана на том принципе, что более сильные государства не должны ущемлять права государств малых, что сила не должна быть решающим фактором в отношениях между народами и что принуждение не должно омрачать переговоры или заменять их»{36}. Британское правительство, в отличие от его критиков, не мыслило категориями неизбежной войны. Оно даже не планировало «сдерживать» Гитлера демонстрацией превосходящей силы. Оно стремилось произвести моральную демонстрацию, а моральный эффект от союза с Советской Россией был бы утерян, если бы этот союз сопровождался протестами со стороны малых государств. Такой моральный эффект мог бы даже сыграть на руку Гитлеру, подтвердив его обвинения в намерении «окружить» Германию. «Будут говорить, что, отказавшись от дальнейших попыток оставаться беспристрастными, мы преднамеренно готовимся к войне между соперничающими группами держав». Италия, Испания, Япония будут оскорблены; «не следует также забывать, что Ватикан считает Москву оплотом Антихриста даже в большей степени, чем Берлин»{37}.

Британские лидеры стремились к сохранению мира в Европе, а не к победе в войне. Их политика определялась моралью, а не стратегическими расчетами. Но и мораль эта имела свои пределы. Они считали вескими претензии Германии к версальскому урегулированию, но им и в голову не приходило, что Советская Россия может не испытывать особого желания сохранять сложившееся в Восточной Европе положение, возникшее, по сути, на основе двух унизительных для нее договоров: Брестского и Рижского. Их раздражали сомнения России в отношении поддержки «мирного фронта», но любые намеки на готовность России вступить в войну против Германии пугали их сильнее. Они бы предпочли, чтобы российская помощь поступала и прекращалась по желанию, как вода из крана, открывать и закрывать который могли бы только они сами и, быть может, еще поляки. Галифакс так объяснял свою позицию румынскому министру иностранных дел Григоре Гафенку: «Желательно не отдалять Россию, но постоянно держать ее в напряжении»{38}. Советские государственные деятели подозревали англичан в том, что те планируют втянуть Россию в войну с Германией, сохранив при этом нейтралитет; это обвинение повторяют и советские историки. Это неверное понимание британской позиции. Британцы вообще не хотели войны: ни своей войны с Германией, ни ее – с Россией. С их точки зрения, исход всеобщей войны в Европе был бы катастрофическим. Ведь победит в ней либо Германия, либо Россия, а это в любом случае если не подорвет, то ослабит положение Великобритании как великой державы. Англо-польский союз был до странности уместным, так как обе эти страны извлекли выгоду из чрезвычайных обстоятельств окончания Первой мировой войны, в которой потерпели поражение и Германия, и Россия. Польша была обязана этим обстоятельствам своей иллюзорной независимостью, Великобритания – величием и авторитетом, пусть и не настолько иллюзорными, но такими, поддержание которых не требовало особых усилий. Обе страны хотели, чтобы мир оставался таким, каким он стал в 1919 г. Польша отказывалась идти на поводу как у Германии, так и у Советской России. Англичане не допускали и мысли о решительной победе какой-то одной из этих держав. Перспектива завоевания большевиками Восточной Европы претила большинству англичан. В этом смысле подозрения советской стороны были оправданными. Однако такой вариант развития событий представлялся маловероятным. Британцы ожидали победы немцев, если те будут воевать против одной только России, и эта мысль, хотя, наверное, и казалась им менее неприятной, вызывала еще бóльшую тревогу. Распространив свою власть в Европе от Рейна до Урала, Германия, по мнению британцев, немедленно обратит оружие против Британской и Французской империй. Поэтому, когда советские руководители обвиняли британцев в том, что те якобы планируют стравить Германию с Россией, они льстили себе в двух отношениях. Во-первых, британцев слишком мало беспокоила «красная угроза», чтобы желать ее уничтожения в ходе войны; во-вторых, они были убеждены, что победа немцев окажется слишком легкой и слишком опасной для Британии.

А вот что действительно пугало британских государственных деятелей при рассмотрении возможных вариантов развития событий, так это риск, что Советская Россия постоит в стороне, наблюдая, как европейские державы рвут друг друга на части. «Если война неизбежна, необходимо попытаться вовлечь в нее Советский Союз, иначе в конце войны, когда Британия и Германия будут лежать в руинах, Советский Союз, сохранивший свою армию, добьется господства в Европе»{39}. Это был еще один вариант политики водопроводного крана, который можно открывать и закрывать по желанию (Великобритании). А если бы советские лидеры не проявили должной покладистости и отказались от предлагаемой им роли? Британцев снова и снова предупреждали, что Россия и Германия могут прийти к какому-то соглашению или, по крайней мере, что Россия может отсидеться в безопасности, когда остальная Европа попадет в переделку. Их предупреждал их собственный посол в Москве Уильям Сидс, их предупреждал Даладье; косвенно их предупреждал даже Геринг, которому не нравилась потенциально просоветская линия в германской внешней политике. Чемберлен, Галифакс и министерство иностранных дел были непоколебимы. Они снова и снова отказывались прислушиваться к этим предупреждениям, называя их «по природе своей неправдоподобными»{40}. Неужели британцы не видели, что, вступив в союз с Польшей, они уже взяли на себя обязательство защищать Советскую Россию с оружием в руках? Как же они могли считать советскую помощь чем-то иным, кроме как не отягощенным обязательствами преимуществом? На эти вопросы невозможно дать разумного ответа. Если Британия в 1939 г. всерьез стремилась к союзу с Советской Россией, переговоры об этом были ее самой некомпетентной дипломатической операцией с того момента, как лорд Норт потерял американские колонии. И все-таки некомпетентность – возможно, слишком простое объяснение. Британцы не справились со стоявшей перед ними сложнейшей задачей – разработать политику для мировой державы, которая желает отвернуться от Европы и в то же время вынуждена играть ведущую роль в европейских делах. Они раздавали гарантии странам Восточной Европы и планировали создание военных союзов. При этом они хотели добиться мира в Европе и мирной перекройки границ за счет тех самых государств, которым давали гарантии. Они не доверяли ни Гитлеру, ни Сталину, но стремились к миру с одним и союзу с другим. Неудивительно, что они потерпели неудачу по всем направлениям.

Путаницу усиливали расхождения во взглядах отдельных британских политиков. Чемберлен никогда не желал сотрудничества с Советской Россией иначе как на невыполнимых условиях. Его тащил за собой Галифакс, которого, вопреки его собственному скепсису, тащило за собой министерство иностранных дел. Даже карьерные дипломаты скорее не доверяли Гитлеру, чем доверяли Сталину; они охотно отмечали опасности союза с Советской Россией, но редко видели его преимущества. Если бы не постоянное давление в палате общин и со стороны общественного мнения, никаких шагов к союзу с Россией не было бы сделано вообще; министры уступали такому давлению