class="p1">Из-под облака выглянуло низкое солнце, осветило море и подъехавшего инопланетного священника. Такое иногда случается. Природа будто заодно с режиссером, как говорит Иван Арсеньевич, главное, чтобы актеры в этот момент не подвели. Макар спрыгнул с велосипеда (как он вообще проехал по этим камням?), подошел к Полинке. Начался разговор, который Алеша издалека не слышал. Макара-священника он видел хорошо. И куда, интересно, делся всем улыбающийся мальчик? Надо же, Духов так естественно смотрелся в роли беспринципного, жестокого служителя. Такая неподдельная сила, злость чувствовалась в нем даже на расстоянии, что Алеша, уважавший злость, засмотрелся и почувствовал сопричастность с этим Макаровым героем. До него долетела фраза: «Это не я прибыл, а ты прибыла. Мы всегда были тут».

Полинка сорвалась с места и побежала прочь. Босиком по холодным камням. Обнимая себя, с ужасом оглядываясь по сторонам. Ветер донес до Алеши всхлипы. Священник-Духов, не глядя на нее, сел на камни, снял один сапог и потряс, вытряхивая мелкие камешки. Потом поднялся, подошел к велосипеду, обернулся. Небрежное движение рукой – иди за мной. Пошел пешком, везя велосипед. Не оглядываясь, уверенный, что она идет за ним. И она в самом деле пошла. Наверное, идти в той реальности было больше некуда или ее поставили в такие условия. Так бывает, Алеша знал. Полинка шла за священником медленно, на приличном расстоянии, но постепенно это расстояние становилось все короче и короче.

Начался большой перерыв, и кромка моря, только что бывшая сценой, заполнилась снующими туда-сюда людьми. Константинович, в теплой фуфайке, резиновых на меху сапогах (Алеша высушил ему их и вымыл), теплой шапке с ушами, подошел к Макару и Полинке (уже накинула длинную шубу и вернула лицу надменно-капризное выражение) и что-то объяснял. Двое техников осматривали велосипед, подкручивали гайки, проверяли цепь, спицы. Помощник режиссера истерил по обыкновению. И зачем Иван Арсеньевич только держит его? Алеше еще ни разу не удалось с этим человеком нормально поговорить.

Рядом с Алешей на землю опустился Федотов с бутылкой водки в руках, тот самый актер, кого изначально ставили на роль инопланетного священника. Оказывается, и он был здесь. Видимо, та самая рокировочка, о которой говорил Иван Арсеньевич, произошла совсем недавно. Федотов открутил крышку бутылки и глотнул, принялся ругаться. Зычным низким басом, профессионально поставленным. Пара конфигураций бранных слов оказалась даже Алеше в новинку. Он снова взглянул на Духова, разговаривающего с режиссером. Духов держался непривычно спокойно. Откуда-то вдруг появилась уверенность в плечах, осанке. Ну и ладно. Хорошо.

Алеша вытащил из кармана куртки очередной киндер. Купил вчера несколько штук в местном магазине. Киндеры там лежали в коробке рядом с копчеными селедками. Понюхал. До сих пор пахло этими селедками. Он снял обертку, шоколад был совсем белесым, срок годности небось кончился несколько лет назад. Аккуратно разломил шоколадное яйцо, засунул в рот одну половинку, другую положил на фольгу. Еду он никогда не выкидывал. Вытащил из пластмассового яйца игрушку – она представляла собой фигурку белого привидения в черном котелке, висевшую на перекладине меж двух огромных колес. Совпадения между игрушками и тем, что происходило вокруг Алеши, случались в последнее время все чаще. Когда что-то долго делаешь, а Алеша вот уже два года почти ежедневно заглядывал внутрь киндеров, то, похоже, настраиваешься на особую волну, которая загадочным образом объединяет все вокруг.

– И вот что теперь мне? Уезжать? Еще и на свои шиши? – Федотов перешел вдруг с мата на русский. Видимо, он спрашивал у Алеши.

Алеша скосил на отвергнутого актера глаза: черные волосы, жесткие губы, подбородок как у римских солдат. Лет под пятьдесят. Ботинки у Федотова были в толстом слое пыли, брюки мятые, на свитере капли кетчупа, а седеющие волосы слиплись, застрявшую в них сухую веточку даже ветер никак не мог выдуть. Алеша бы так никогда не опустился. Ни за что. Какой бы удар ни нанесла судьба. Он с удовлетворением оглядел свои начищенные берцы, джинсы (переоделся утром в чистые), курточку – ни пятнышка, рукава и карманы не засалены. Носки в берцах были тоже свежие. Волосы тщательно расчесаны и стянуты крепко резинкой на затылке. Стали совсем белыми после того, как он вымыл голову вчера едва теплой кашляющей водой. Ногти коротко пострижены. Алеша умел следить за собой. Когда служил в армии, запомнил: чистый и опрятный вид, ясный взгляд – свидетельство для командования, что ты адекватен и умеешь вести с людьми дела.

– Ни один порядочный режиссер такого не делает! – гремел все громче Федотов, лицо его надулось, покраснело. – Думает, деньгами от меня отделается? А? Не выйдет!!! Я его засужу! Все узнают о его низости и подлости! Убью его! Вот что! Что этот коротышка возомнил о себе? Меня! Меня!! Заменил на какого-то сопляка, который и двух слов связать не может. Меня! Который снимался у самого Бондарчука! У Гайдая! Рязанова! Да на меня очередь на десять лет вперед! Свинья! Он еще пожалеет. Слышь ты! Бездарь! Ты еще пожалеешь!

Зря Федотов, конечно, надрывался. Никто не слышал его слов, ветер все относил назад, за спину. Ну да пусть орет. Глядишь, успокоится немного. Алеше еще придется с ним встретиться. Все уладить. Попозже. Уже в Москве. Когда Иван Арсеньевич скажет.

– А ты, – повернулся Федотов к Алеше. – Что ты за мужик?! Детские яйца ешь! Кстати! А этому, – яростный кивок в сторону режиссера, – кто из вас яйца облизывает? Ты или Полинка? А, зна-а-аю – Макарка! – засмеялся пьяно, зло, отчаянно. – А я – запомни – никому яйца не лижу! Ясно? Ясно тебе?

Алеша посмотрел в мутные злые глаза Федотова, собрал с фольги крошки шоколада и бросил себе в рот.

2006, июль, Медвежьи Горы

Лето. Июль. Четвертый час. Жарко. Аля слышит, как тяжело дышит за спиной Жуковский. Анна Иоанновна идет впереди, легко, радостно. «Тропинки, которая была когда-то тут, уже нет, – говорит старушка, ступая в траву и пробираясь меж кустов, – была да сплыла»; в руках у нее палка, и она нет-нет да и пробует, что там в траве, – твердая земля или яма, кочка или еж. Оп! Анна Иоанновна попадает под солнечный обстрел, начавшийся из-за стволов деревьев: лиловые брюки обесцвечиваются, белая джинсовка сияет, платок вокруг маленькой седой головы разъедается световой кислотой.

Земля, до этого все бравшая вверх, выровнялась, и вот уже лес накренился, пошел на спуск, идти стало легче – сквозь траву проступили колеи старой дороги. Анна Иоанновна побежала по ней, забыв о своем возрасте, вертя головой от восторга. Иногда со старушками такое случается, Аля уже наблюдала: они словно забываются и снова обретают прыть, легкость,