Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все лето телефон Духова был вне сети. В начале августа Аля еще раз съездила в Москву. В театре шел ремонт. В квартире сменили замок. На звонок не ответили. От соседского мальчишки, громыхавшего самокатом по лестнице, она узнала, что там живут другие люди. «То есть Духовы квартиру продали?» Пожал плечами. Через два пролета свесился через перила: «Они не по-нашему говорят».
Почти год прошел, многое могло измениться. Возможно, ни ее предательство, ни она сама уже не имели для Духова значения. Але оставалось или вернуться к первоначальному плану и ждать вестей от Константиновича, или снять жизнь с паузы и двигаться дальше. Только вот куда?
В предпоследнее воскресенье августа отмечали День города. Аля и Анна Иоанновна отправились на площадь Ленина, где и был устроен праздник. Людей собралось тысячи две. Торговые палатки трепал суховей. На огромном сине-красном батуте прыгали и визжали дети. На сцене танцевали почтенного возраста и размеров женщины в народных русских костюмах.
Аля и старая Жуковская съели по мороженому, выпили медовухи, купили по пряничному медвежонку – символу города. За все платила Анна Иоанновна и возражений не принимала.
– Без тебя, Алечка, я бы так и сгинула без следа, а теперь в библиотеках останется отличный травный сборник.
Анна Иоанновна отдала на макет и издание все свои накопления. Когда Аля напоминала об этом, пытаясь отказаться от очередного сбитня, старушка шутливо (не шутливо!) сердилась.
– Все это глупости, главное – дело сделано. Только, Алечка, не называй Андрюше цену, он будет ругаться, скажет, что меня развели, что он сам бы нашел в Москве дешевле. Оно, может, и так, но он выбирал бы до следующего лета и не выбрал, знаю я его. А так уже осенью сборник будет у меня в руках, и я в ясном уме и памяти смогу лично его дарить библиотекам.
Они шли по площади, Анна Иоанновна не пропускала ни одной палатки, ни одного зрелища. Жадно рассматривала безделушки, щупала ткани, смотрела сквозь них на свет. Слушала местного заунывного певца авторской песни, будто это был ее любимый Джо Дассен. Восторгалась ученическим жонглированием. Словно ребенок, впервые попавший на праздник, старая Жуковская видела сплошь сокровища и чудеса. Але же все казалось фальшиво-натужным, а все безделушки местных умельцев – тем, чем они и были на самом деле – провинциальными поделками с претензией. Но она помалкивала. Ты и понятия не имеешь, говорила она себе, что это значит – семьдесят лет жить на одном месте.
– Подойдем-ка, подойдем посмотрим, чего они там собрались, – Анна Иоанновна потянула Алю к группе молодых людей в одинаковых белых майках.
Те ничего не продавали, хотя столик у них был, на нем лежали бумаги, бутылки воды. С рекламного щита на Алю дохнули морозом знакомые снежные деревья. «Зима в Дугино». Насыщенные синие буквы кричали: «За чистое искусство». На майках ребят были те же слова. Движение «За чистое искусство» появилось прошлой осенью после скандала на выставке в галерее Юдиных и быстро распространялось. Его сторонники призывали отделить живопись от коммерции, от диктата имен, отдать молодым художникам залы известных музеев и галерей, чтобы искусство ноунейм вышло к зрителям. Самые радикальные предлагали выставлять картины в музеях без обозначения фамилий художников, а также дат их написания. Чтобы не влиять на восприятие зрителем картины. Необходимую информацию, считали они, можно давать в брошюрке или справочнике в залах.
Интересно, что думает об этом Тропик? Для него искусство и его денежное воплощение, аура славы, известности – неразделимы. Про Тропика Аля давно ничего не слышала, как и про Киру. Изредка она интересовалась у Два Андрея, но ни в общежитии, ни в учебной части ничего о них не знали.
Анна Иоанновна достала кошелек и раздумывала, сколько пожертвовать. Аля попыталась ее удержать, но куда там. Девушка с короткой мальчишеской стрижкой и покачивавшимися длинными сережками взяла протянутые Анной Иоанновной банкноты, убрала их в прозрачный пакет, уже пухлый от собранных денег, улыбнулась, показав неровные зубы.
– Спасибо. Люди вашего возраста редко помогают нам.
– У вас благородные цели, – сказала Анна Иоанновна, – хотя я и не совсем их разделяю. Это ведь не ваши облили Баженова кислотой?
– Петлю-то? Нет, – ответил, обернувшись, паренек в такой же, как у всех тут, белой майке и бейсболке.
Это же Петька. Он тоже увидел Алю, кивнул, обрадовался.
– О, здравствуйте, Алевтина Сергеевна. Нет, мы такие методы не применяем, – повторил он старой Жуковской. – Хотя этот критик такое и заслужил.
Аля и не знала, что Петька состоит в этом движении.
– Ну вообще, кислоту не совсем на Петлю налили, – уточнила девушка с короткой стрижкой, крепко прижимая к себе пакет с банкнотами. – Плеснули на папку с документами. Он попытался спасти их и обжег руки.
– Я не знала, – сказала Анна Иоанновна.
– Жаль, что не наши, – вступил в беседу белофутболочник постарше, с бородой. – Это вот хотя бы настоящее дело. Говорят, в больнице месяц проведет, не меньше. Будет о чем ему подумать.
– Бедняжка, – пробормотала старушка.
– Бедняжка?! – набросился на нее бородатый белофутболочник. – Вы это о чем вообще? Этот придурок исходил слюной, да просто трясся от страсти, говоря про эту картину, – указал на рекламный щит с «Зимой в Дугино». – И что же: как только выяснилось, что это не Грабарь, картина стала бумажкой, которой зад вытирают? И этот человек – бедняжка? Критик, который боится сказать правду?
Аля взяла Анну Иоанновну под руку и увела от распалившегося борца за чистое искусство.
– Боже мой, – сказала старушка, когда они немного отошли. – За что Баженова? За что такого человека? У нас в России так мало образованных людей. Как он рассказывает, какие детали помнит! Накинулись, как собаки, после этой истории с Грабарем, но он же не провидец, Алечка! И теперь вот кислотой облили. – Анна Иоанновна покачала головой.
Бегущий навстречу трехлетка в шортиках надул на Алю и Анну Иоанновну залп мыльных пузырей. Его мать смущенно улыбнулась и схватила проказника за руку. Анна Иоанновна улыбнулась в ответ, воспрянув после неприятного известия о любимом критике.
В следующей палатке продавали обереги,