Журчали фонтаны, меж зарослей сквозили очертания редкостныхмраморных статуй, по заказу хозяина вывезенных из Афин и Рима, и чудилось:среди волшебно расцветших дерев бродят гости, которые не осмеливаются войти взалу и взглянуть на царившее там великолепие. Потому что если зрелище пышногосада изумляло, то убранство дома просто-таки сбивало с ног.

Все мыслимые и немыслимые, представимые и непредставимыеизыски богатейшей фантазии и баснословного состояния были представлены на этомпрощальном балу, который давал петербургской знати светлейший князь Римскойимперии Платон Александрович Зубов — последняя любовь великой императрицыЕкатерины, человек, озаривший счастьем ее последние, ее осенние дни, ныне —член Государственного совета и начальник кадетского корпуса.

Платона Зубова называли оголтелым честолюбцем, приводя вдоказательство несусветно пышный титул, который он сам для себя некогдапридумал: “Светлейший князь, генерал-фельдцейхмейстер, над фортификациямигенеральный директор, главно — начальствующий флотом Черноморским,Возне-сенекою легкою конницею и Черноморским казачьим войском, генерал отинфантерии, генерал — адъютант, шеф кавалергардского корпуса,Екатеринославский, Вознесенский и Таврический генерал-губернатор, членГосударственной Военной коллегии, почетный благотворитель Императорскоговоспитательного дома и почетный любитель Академии художеств”.

До сих пор жила в памяти его гениальная по патриотическойсмелости и в то же время незрелая по безрассудству задумка — овладеть Персией ивсем Востоком до Тибета: это стоило России войны 1796 года.

Над ним втихомолку посмеивались, особенно над упоением своейвнешностью, которая и сейчас, в его 38 лет, умела вскружить головы прекрасныхдам. И его побаивались — как человека, который не побоялся взвалить на своиизнеженные плечи страшный груз ответственности за государство и обагрить руки вкрови прежнего императора, — чтобы посадить на трон его сына, по воле которогоПлатону Зубову предстояло завтра поутру покинуть пределы России. Уехать стольже бесповоротно, безвозвратно, как принужден был сделать это граф Пален, а ещераньше — братья Платона Зубова, Николай и Валерьян, также принимавшие участие всобытиях 11 марта.

Словом, это был прощальный бал, и хотя многих изумляло, чтохозяин решил устроить именно маскарад, мысль его была, в общем-то, понятна. Подмасками не разглядишь истинного выражения лиц, не увидишь злорадства, ехидства,зависти, мстительности. Маски все одинаково дружелюбны, веселы, лукавы ибеспечны. Очевидно, именно это общее впечатление безудержной радости и хотелзапомнить князь Платон на прощанье. А какие там кипят чувства, что варится вэтом многолюдном котле — не столь важно. Чего не знаешь, то не помешает!

Котел и в самом деле кипел. Танцевали вальс — бешенопопулярный в Европе, запрещенный в России при императоре Павле наряду с другиминовинками как “порождение революции”, но вот-вот, совсем недавно, разрешенныйАлександром. Им наслаждались тем более самозабвенно, что мода маскарада —вольна и свободна, а потому дамы с восторгом облачились в пышные, разлетающиесяюбки, забыв о сковывающих движения, чрезмерно узких и облегающих, словноперчатки, платьях а ля antic, которые теперь только и носили в высшем свете,тем паче при дворе.

Кружились, вертелись, смело откинувшись на руку партнера иблаженно улыбаясь из-под масок, маркизы в пудреных париках и пастушки вчепчиках, боярышни в кокошниках и дрезденские куколки в шляпках с цветочнымигирляндами, амазонки в маленьких, лишь чудом удерживающихся на высокихприческах цилиндрах, малороссийские панны в высоких венках, мавританские итурецкие султанши в тюрбанах… В этом пестром, оживленном вареве кружилась дажеодна китайская принцесса в высокой, лакированно-блестящей прическе, утыканнойшпильками, словно святой Себастьян — стрелами! Просто (на самом деле отнюдь непросто!) нарядных, хоть и разодетых в пух и прах, дам здесь было вообще несчесть, и все казались писаными красавицами, хотя бы потому, что личико каждойбыло закрыто маскою или полумаскою. Таково было непременное условие бала:закрытое лицо.

Срывать маски, как и водится на сборищах такого рода, должныбыли в полночь, с последним ударом часов, и чем ближе подходило время, темболее нетерпеливо бились сердца у веселых молодых людей, которые уже отчаялисьугадывать именитых красавиц, скрывшихся под разнообразнейшими личинами.

Однако ежели кто-то решился бы искать под маскою прелестноефарфоровое личико княгини Eudoxy Каразиной, он был бы заранее обречен нанеудачу.

Василий Львович явился на бал хоть и не один, но все же безжены и даже без дочери. Анна, по правилам хорошего тона, не моглаприсутствовать в столь многолюдном и опасном собрании без дамскогопопечительства, а такового теперь обеспечено ей быть не могло, ибо еемачеха-княгиня несколько часов назад была отправлена в тамбовскую вотчинуКаразиных: с неверными супругами в этом роду обходились столь же круто, как иво времена Ивана Васильевича Грозного.

Ну, конечно, без кнутобойства обошлось, без таскания по дворуза волосы, без оплеух. Было задано несколько прямых вопросов и полученонесколько перепуганных, невразумительных ответов. Потом были предъявленыобвинения, на которые последовали полные и безоговорочные признания всвершенных грехах и униженные мольбы о пощаде. Однако князь ответил на всевопли и стенания только одной короткой фразою: “Измену супружескую простил бы,измену Отечеству — никогда!”

И вскоре вслед за этим приговором двое ражих слуг в охапкеснесли во двор бьющуюся в истерике княгиню, затолкали в тесную кибитку,накрепко заперли дверцу — и вихрь завился за повозкою. Кучеру велено было гнатьбез остановки. Вперед помчались двое верховых: предупреждать о подставах; ну ана заднем дворе начали спешно собирать возок со всеми теми вещами и имуществом,какие только могли понадобиться сосланной Eudoxy в ее новом, тамбовскомзаточении.

Случилось так, что едва около дома Каразиных улеглась пыль,поднятая “позорной колесницей”, как небольшая ладная карета влетела во двор иостановилась у крыльца. Из нее, словно из черной табакерки — чертик, выскочилсмазливый аббатик и, смиренно потупив распутные очи, устремился к крыльцу.

Бес его разберет, какая надобность именно в сей миг привелаотца Флориана к его “духовной дочери”: собирался ли он дать ей какие-топоследние наставления по обработке супруга, или просто засвербело в штанах(нет, точнее сказать — под сутаной, ибо штанов аббаты в ту пору не носили,несмотря на ветреную петербургскую погоду — не носили даже и подштанников), —однако случилось это некстати, на беду его, на несчастье.

Князь в ту пору еще не ушел в дом. Увидав приближающегосякрасавчика в черном, он слегка отвел назад, за плечо, правую руку, а потомвывел стиснутый кулак ее вперед и вел его до тех пор, пока кулак не встретилсяс красными губами и белыми зубами отца Флориана.