— Похоже, я ослеп на левый глаз, мучачо. — С его губсорвался смешок. Странный такой, полный отчаяния. — Я знал, что к этому идёт,но всё равно для меня это удар. Полагаю, мы все это чувствуем, когдапросыпаемся и понимаем, что… — Уайрман с всхлипом вдохнул. — Ты сможешьподъехать? Я попытался связаться с Энн-Мэри, но она на вызове и… сможешьподъехать, Эдгар? Пожалуйста.

— Уже еду. Держись, Уайрман. Оставайся на месте и держись.

У меня последние недели никаких проблем с глазами невозникало. Несчастный случай привёл к некоторой потере периферийного зрения,появилась тенденция поворачивать голову вправо, чтобы увидеть то, что прежде яотчётливо видел, глядя прямо перед собой. Но в остальном по этой части всё былохорошо. И, направляясь к невзрачному арендованному «шеви», я задавалсявопросом, а что бы я испытал, если бы всё вокруг вновь начала застилатькраснота… или если бы однажды утром я проснулся и обнаружил, что половина моегомира превратилась в чёрную дыру. Но тут возник новый вопрос. Как Уайрман вообщесмог издать смешок? Пусть даже и такой странный.

Я уже взялся за дверную ручку «малибу», когда вспомнил егослова об Энн-Мэри Уистлер, которую он обычно просил побыть с Элизабет, если емутребовалось отлучиться на довольно продолжительный срок. Она была на вызове, тоесть… Я поспешил в дом и позвонил Джеку на мобильник, моля Бога, чтобы оноткликнулся и смог приехать. Он и откликнулся и смог. Команда хозяев записала очкона свой счёт.

В то утро я впервые выехал с острова за рулём автомобиля, имне пришлось попотеть, когда я влился в плотный, бампер к бамперу, потокавтомобилей, движущийся на север по Тамайа-ми-Трайл. Направлялись мы вМемориальную больницу Сарасоты по рекомендации врача Элизабет, которому япозвонил, невзирая на слабые протесты Уайрмана. И теперь Уайрман продолжалспрашивать, как моё самочувствие, уверен ли я, что смогу доехать до нужногоместа, не следовало ли мне остаться с Элизабет, а с ним отправить Джека.

— Всё у меня хорошо.

— Ты выглядишь испуганным до смерти. Это я как раз вижу. —Его правый глаз сместился в мою сторону. Левый попытался последовать за ним, нобезуспешно. Налитый кровью, частично закатившийся под верхнее веко, он сочилсяслезами. — Не впадёшь в прострацию, мучачо?

— Нет. А кроме того, ты слышал Элизабет. Если бы ты непоехал сам, она бы взяла швабру и выгнала тебя за дверь.

Он не хотел, чтобы мисс Элизабет узнала, что ему нехорошо,но она пришла на кухню на своих ходунках и подслушала конец нашего разговора.Опять же у неё отчасти проявлялись те же телепатические способности, что и уУайрмана. Мы вроде бы это не признавали, но что было, то было.

— Если они захотят положить тебя… — начал я.

— Конечно, они захотят, у них это просто рефлекс, но такомуне бывать. Если они смогут что-то поправить, тогда другое дело. Я еду толькопотому, что Хэдлок, возможно, скажет мне, что это не постоянная темнота, авременное отключение радара. — Он кисло улыбнулся.

— Уайрман, да что с тобой произошло?

— Всему своё время, мучачо. Какие ты нынче пишешь картины?

— Сейчас это не важно.

— Дорогой мой, похоже, я не единственный, кто устал отвопросов. Тебе известно, что в зимние месяцы из сорока человек, постояннопользующихся Тамайами-Трайл, один попадает в автомобильную аварию? Это правда.А на днях в выпуске новостей сказали, что шансы столкновения Земли и астероидаразмером с «Астродоум»[96] в Хьюстоне выше, чем шанс…

Я потянулся к радиоприёмнику.

— Почему бы нам не послушать музыку?

— Хорошая идея, — кивнул он. — Только не грёбаное кантри.

Поначалу я не понял. Потом вспомнил моих бывших соседей.Нашёл самую громкую, самую тупую рок-станцию, которая именовала себя «Кость».Группа «Nazareth» с воплями исполняла «Hair of the Dog».

— Ага, блевотный рок-н-ролл, — прокомментировал Уайрман. —Вот ты и проявил себя, mi hijo.[97]

День выдался долгим. Если уж ты решил бросить своё тело наконвейерную ленту современной медицины (особенно в городе, где очень уж многопожилых людей, зачастую приехавших с севера и выздоравливающих после болезни) —готовься к долгому дню. Мы пробыли в больнице до шести вечера. Онидействительно хотели оставить Уайрмана. Он отказался.

Большую часть этого дня я провёл в чистилищных комнатахожидания, где журналы старые, обивка стульев вытертая, а из угла вещаеттелевизор. Я сидел, слушая тревожные разговоры вперемешку с телевизионнымквохтаньем, время от времени уходил в одно из помещений, где разрешалосьпользоваться сотовыми телефонами, и с мобильника Уайрмана звонил Джеку. Какона? Отлично. Они играли в парчизи.[98] Потом она занималась Фарфоровым городом.В третий раз они ели сандвичи и смотрели Опру. На четвёртый она спала.

— Скажите ему, что она сама ходила в туалет, — добавил Джек.— Пока.

Я сказал. Уайрмана это порадовало. А конвейерная лентамедленно, но ползла.

Три комнаты ожидания, одна рядом с приёмным отделением, гдеУайрман отказался даже притронуться к планшету с зажимом, которым крепилсястатистический бланк, возможно, потому, что не мог прочитать ни слова (язаполнил всё необходимые графы), вторая — рядом с отделением неврологии, где япознакомился с Джином Хэдлоком, врачом Элизабет, и Гербертом Принсайпом — пословам доктора Хэдлока, лучшим неврологом Сарасоты. Принсайп не стал этогоотрицать и не сказал «чушь». Последняя комната ожидания находилась на второмэтаже, где располагалось Очень Сложное оборудование. Здесь Уайрмана повели не кмагниторезонансному томографу, моему хорошему знакомцу, а в рентгеновскийкабинет в дальнем конце коридора. Я предположил, что в наш просвещённый веккабинет этот покрыт пылью и затянут паутиной. Уайрман оставил мне медальон сДевой Марией, и я сидел в комнате ожидания, гадая, почему лучший неврологСарасоты прибег к столь древнему методу обследования. Просветить меня никто неудосужился.

Телевизоры во всех трёх комнатах ожидания были настроены на«Шестой канал», так что мне снова и снова показывали одну и ту же «Картину»:рука Кэнди Брауна крепко держит запястье Тины Гарибальди, она смотрит на него,и взгляд Тины наводит ужас на любого, кто воспитывался в более или менее приличномдоме, потому что каждому понятно, о чём говорит этот взгляд. Все объясняютдетям, что нужно быть осторожными, очень осторожными, что незнакомец можетозначать опасность, и, возможно, дети с этим соглашаются, но дети из хорошихсемей воспитаны в уверенности, что безопасность положена им по праву рождения.Её глаза говорили: «Конечно, мистер, скажите, что я должна сделать». Глазаговорили: «Вы — взрослый, я — ребёнок, вот и скажите мне, чего вы хотите».Глаза говорили: «Меня воспитывали в уважении к старшим». И что самое ужасное,разящее наповал, глаза говорили: «Мне никогда не причиняли боли».