Элизабет вздохнула и подошла к окну. Черити и отец говорили очень правильные, подтверждающие друг друга вещи. Но они не учитывали того, что Элизабет хотела вовсе не переложить свою вину на кого-то другого, а загладить ее. Ни папа, ни Черити не знали мистера Рида так, как успела узнать она, и это понимание снимало в ее глазах его ответственность за неудавшийся разговор. Да, наверное, он мог перехватить у Элизабет поводья и заставить ее выслушать себя. Но это был бы вовсе не тот человек, которого она полюбила. Слишком хорошо Элизабет помнила, как он смущался, когда разводил для нее костер. С какой страстью утешал ее, когда они с отцом пытались навязать ему Везувия. Какой нежностью сопровождались любые его слова к Элизабет, особенно навсегда отпечатавшееся в памяти «angelo mio». Элизабет заставила себя поверить, что они относились к Ребекке, но теперь по всему выходило, что Энтони назвал так ее.

«Мой ангел».

И относился к ней, как к ангелу, вознеся на какой-то немыслимый пьедестал и словно бы не смея прикоснуться. А Элизабет так жестоко его разочаровала. Хватит ли у него великодушия снова ей поверить?

— Как вы думаете, мистер Рид любит меня? — задала Элизабет вопрос, не имевший никакого отношения к предыдущей теме, но значивший куда как больше любых утешений. — Это его странное сватовство и последующее молчание…

Черити с улыбкой обняла ее за плечи.

— Если бы вы видели, каким взглядом он прожигал сегодня мистера Ходжа, принесшего вам шаль, вы бы ни секунды в этом не сомневались, — сказала она. — Уверена, что он никак не меньше сотни раз пожалел о том, что не схватил вас за руку и не сделал предложение прямо посреди ноблхосского двора.

Элизабет почувствовала, как душу заполняет возвращающаяся надежда. Однако в ответ лишь грустно вздохнула.

— Я повела себя неразумно в тот момент, но и подумать не могла, чем моя оплошность обернется, — призналась она. — А теперь папа считает, что мистер Рид оскорбил меня своим пренебрежением, и собирается отказать ему в собственной благосклонности.

Черити рассмеялась.

— Узнаю мистера Уивера, — весело сказала она. — Он привык соответствовать каким-то заоблачным требованиям и ждет того же от других. Ну да с этим мы что-нибудь придумаем.

Элизабет кивнула: не доверять Черити у нее не было оснований. Однако когда еще это произойдет?

— А я так надеялась, что папа пригласит мистера Рида на обед, — посетовала она. Черити понимающе улыбнулась.

— Если гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе! — заявила она. — Завтра же поутру мы с вами отправимся гулять на Квантокские холмы и там найдем повод постучаться в двери Кловерхилла.

Элизабет радостно охнула и от всей души поцеловала милого участливого друга.

Энтони мерил пустую библиотеку широкими шагами, мечась между стенами и несколько раз приложив по выцветшим обоям кулаком. Он ничем не мог объяснить очередную свою дурость, а потому вымещал злость на себя, сбивая костяшки пальцев в кровь и не зная, какое еще придумать себе наказание.

Она же протянула ему руку!

Дьявол его подери, какое еще ему нужно было приглашение? А теперь она решит, что он зазнался, что не хочет больше иметь с ним ничего общего, и выберет Ходжа. Кажется, она уже его выбрала, окончательно разочаровавшись в несостоявшемся женихе и приняв заботу другого мужчины. Того, что из-за собственных страхов никогда не отвергнет благословенный дар ее дружбы.

Pazzo*!

Испугался, что выдаст себя. Что после трех недель разлуки и абсолютной уверенности в том, что Элизабет для него потеряна, просто не сумеет вовремя выпустить ее руку из своих. Дыхание перехватило, а сердце застучало набатом. Энтони видел только ее пальчики — тонкие, чуть подрагивающие от напряжения, — свидетельство того, что что-то переменилось, — и не сумел заставить себя в это поверить. В секунду стали неважны все ее упреки: относись мисс Уивер к нему по-прежнему, прошла бы и не заметила. А она приблизилась к нему со знакомым, но совершенно необъяснимым восхищением в глазах и протянула в знак приветствия руку.

А он брякнул в ответ, что рад видеть счастливой другую женщину, и сбежал, пока не ударился в еще какие-нибудь нелепости.

А потом краем глаза — потому что не имел сил не смотреть на нее хотя бы исподтишка — заметил, как мелко задрожали ее плечи. Такое было уже, когда он довел ее до слез своим неприятием их с мистером Уивером подарка, и на Энтони обрушилось понимание, что он оскорбил ее своим пренебрежением, добавив к и так внушительному списку своих грехов еще и этот. На негнущихся ногах он шагнул к Элизабет, желая только объяснить хоть что-то, но был опережен Ходжем, обнявшим его ангела за плечи и предложившим свое утешение.

Если бы от ненависти к себе можно было сгореть, Энтони тотчас превратился бы в обугленную головешку.

Наверное, он должен был испытывать обиду, злость, презрение к высокомерной особе, не способной принять его прошлое и предпочетшей самого мерзкого кавалера из всех живущих на земле, — ничего не было! Лишь разъедающая горечь и невозможность смириться с тем, что произошло. Почему он не остановил Элизабет, не попытался объяснить причину своего воровства, не рассказал, какой хорошей и праведной женщиной была его мать? Взбрыкнул и сбежал, как будто не понимал, что не будет ему покоя без его ангела — теперь, когда уже узнал, какое счастье тот может даровать. Что перед этим счастьем были ее обвинения? Разве не стоило оно того, чтобы унять гордость и сделать попытку все вернуть? У Элизабет было большое сердце, и она не раз доказывала это. А вдруг она просто заблуждалась на его счет? To, как Ходж мог извратить факты, Энтони и рассказывать не стоило. Но вот почему он не выяснил это, прежде чем бросаться нелепыми обвинениями? И вынуждать мисс Уивер защищаться?

«Не умеет держать слово».

И повернулся же язык! Ни разу Элизабет не давала ему повода усомниться в своих обещаниях. Навещала Ребекку, исправно приходила на встречи, хранила доверенные ей тайны — для того ли, чтобы получить подобный удар в спину? Да еще от кого? От человека, обязанного оберегать ее и жаждущего этого больше всего на свете! Но, как оказалось, не способного за нее бороться. Слишком занятого собственными проблемами и не замечающего ее. И потерявшего столь ощущаемый шанс на счастье.

Энтони думал, что прозвучавшие в его адрес оскорбления и уязвленная гордость подавят боль потери, но слишком быстро понял, насколько был глуп, рассчитывая на это. Каждое новое утро без Элизабет казалось горче предыдущего; каждая новая поездка на скучающем по Тайне Везувие давалась все с большим трудом; каждое воспоминание пытало своей незавершенностью и пониманием того, что подобного больше не будет. Он не заслужил своего ангела. Слишком зазнался и прогневил судьбу, что была готова сотворить для него самое большое чудо.

Энтони ушел в работу, не давая себе ни секунды продыху и втайне от самого себя надеясь, что добрыми делами сумеет вернуть ее благосклонность и заслужит право на еще один шанс. Днем, правда, думать об этом было некогда: Энтони надо было заниматься розысками, уговаривать одного упрямого лорда дать показания, писать четкий план действий для прокурора и выбивать из того обещание во всем следовать инструкциям, ну и в довесок — попытаться найти хоть какие-то сведения о некоем Ники, не дававшим покоя мисс Флетчер.