за что-то, Андрюха. По-английски. Тётя Лотта спать в горенку отправилась: «День не присел, кроватка ждёт».

И мы с Маузером вскоре, чтоб не мешать ей отдыхать, в клуб подались.

Вышли за ворота. Оглядываемся. Вверх и по сторонам. Небо в тусклых и немногочисленных пока звёздах. Воздух свежий. Под утро явно подморозит. Андрюха вроде не уехал – хоть и темно, но можно разглядеть: возле ворот стоит его машина. Катафоты её, как уши Маузера, на свет фонарей откликаются.

– О, не уехал! – радуется Маузер.

– Ну, слава богу! – радуюсь и я.

До клуба тут недалеко. Идём. Под ручку. Пошатывает нас немножко, в меру. Просто ходить под ручку не умеем. Пока идём, возможно, и научимся.

Чей-то безрогий ещё телёнок, отстав по глупости, наверное, от стада, запозднился, бредёт от Балахниной в Городской край. Там его, конечно, потеряли.

– Заблуда, – говорит Маузер.

– Ещё какой, – говорю я.

– Му, – говорит телёнок. Нам, самому себе ли.

– Вот засранец, – говорит Маузер.

А я подобное подумал.

Где-то песни поют – с сенокосом, наверное, управились – на радостях отмечают. У кого-нибудь, возможно, день рождения – и тоже повод. К кому-то гости, может быть, приехали – чествуют.

Подростки на мотоциклах носятся, «как угорелые», по всей Ялани. Ладно гудел бы транспорт их, а то ж ревёт остервенело. Сняли глушители нарочно и выпендриваются, не давая старикам забыться в зыбком сне. Но не нам с Маузером осуждать их за это, сами когда-то то же вытворяли.

– Злодеи, – говорит Маузер.

– Ещё какие, – говорю.

В клуб пришли.

Шумно. В фойе, терпеливо отстояв очередь, «тупым кием вооружились», сыграли партию в бильярд. «Игра настоящего русского офицера», замечательная. «В походе, например, придёшь в местечко – чем прикажешь заняться?» Ну и продули. Мальцам каким-то. Ладно, я простой матрос, пусть и советский, а Маузер-то – «медик, офицер». Ну, хоть не «насухо», и хорошо – что не на деньги: на интерес я не играю – не нарушаю обещания.

Когда снова очередь до нас дойдёт, ждать не стали. Пошли в библиотеку. Работала здесь раньше библиотекарем мать нашей одноклассницы, Бажовых Гали, иногда Галя подменяла мать, тогда я частым гостем был там, записным читателем. Умерла Галя при родах. Теперь новенькую какую-то прислали. Из Елисейска. Не впечатлила. Совета, книжку почитать какую, не спросили. Ну, бука букой. «Городская».

Ничего, значит, и никого интересного для нас в библиотеке не обнаружили, в фойе вернулись.

А тут и кино «для взрослых» закончилось. Индийское. Пожилые зрители, обсуждая выжавший слёзы «переживательный» фильм, но не задерживаясь, стали по домам в разные края, улицы, забегаловки и заулки села, а также «за Бобровку» расходиться. Молодёжь кресла-диваны к стенке бросилась энергично сдвигать, освобождая место для «танцулек».

– Всё как раньше, – говорит Маузер.

Не согласись с ним, соглашаюсь.

– И десять лет как будто не прошло, – говорит Маузер.

Молчу.

Парни, старшеклассники, инструменты настраивают на сцене. Значительные. «Раз-два, раз-два». Ну, кто бы спорил. Аппаратура у них, вижу, не наша – новая, но тоже самодельная. Не переводятся умельцы.

Побренчали, побренчали. «Из советской и зарубежной эстрады». Покричали, похрипели. И не заладилось у них что-то. Смолкли. Сами же включили магнитофон, пустили звук через усилители, ушли в гримёрку.

«Отель Калифорния».

Ну!

– Потанцевать, что ли, – говорит Маузер, вяло оглядывая зал. – Пообжиматься.

Смотрит на меня. Пристально. Как близорукий.

– Со мной?

– Тьпу на тебя!

– Тогда танцуй.

– Определяюсь.

– И лучше целься, Маузер, а то промажешь.

– Уж попаду, так попаду.

– Ага. Без промаху. Как Рыжий. Тот уж как выстрелит, так насмерть. Потом ходи его спасай. «Ой, разлюбила – утоплюсь!»

Мало кого узнаю. Правит бал уже другая поросль. Те, кому в наше время было годков семь-восемь, то и пять. Не так ведут себя, как мы, не так танцуют. Мы для них уже «древние». Как на мамонтов или динозавров на нас смотрят. Совсем не смотрят. Так ну и ладно. Переживём. Сейчас – и вовсе. И спирт в запасе ещё есть.

Среди танцующих, в полупотёмках – свет включён только на сцене – проходит девушка, и моё сердце замирает:

Галя.

Бажовых Галя.

Один в один. Рост, волосы, походка, внешность.

И обернулась…

Галя. Галя.

Онемел я на какое-то время. Душой и телом.

А после:

– Кто это?

– Что-что? – наклоняя голову и приближая ко мне своё красное ухо, спрашивает Маузер. – Бормочешь что-то…

– Кто это?! – повторяю.

– Где?

– Да мимо сцены вон проходит…

– Не знаю, – говорит Маузер. – В гости, наверное, приехала к кому-то. Что, друг ты мой, желаешь познакомиться?

– Не против.

«Галя, Галина… Подруга юности и детства… Как не хватает мне тебя».

– Ближе хотя бы разглядеть…

– Так знамя в руки и вперёд! Вроде и я определился.

Только направились мы к «своим» девушкам-избранницам, но тут как будто из ничего и ниоткуда возник перед нами Паша Сотников, наш одноклассник, один из «БИС», ансамбля школьного.

«О!» – говорит.

И мы: «Ого!»

О том о сём. Чуть погодя:

– Так что, в гримёрку?

Мы не против.

Не «пустой» Паша. С бутылкой «хоть и не крепкого, но креплёного». Ещё не начал, мол. Как чувствовал, говорит, что вас встречу. То всё какие-то чужие, дескать, незнакомые.

– Незнакомые… В другом опасность, – говорит Маузер, улыбаясь, как Чеширский, но не Кот, а котяра, что не к лицу ему и для него не характерно. – В основном – опасность, малолетки.

– Если ты про девушек, – говорит Паша, – все они теперь скороспелые. Акселерация. Ты по развитию для них почти что ровня. Ещё и форы могут дать.

– Да?!

– Да. Отстал от жизни.

– Вот беда. И оглянуться некогда – работа…

– Не «семь-семь-семь», – говорю я, глядя на бутылку. – Странно.

– «Айгешат», – говорит Паша.

– Армянское, – говорит Маузер. – А чё тут странного-то?

– Ничего.

– Есть что-то странное… В тебе, Истома. Правда, Пашка? Какой-то странный он сегодня… Вдруг танцевать со мной удумал.

– Ты ничего не путаешь?

– Я?!

– Ты!

– Да вроде нет, – говорит Пашка. – Истома как Истома… Немного выпили – заметно.

– Чё, и по мне?!

– И по тебе.

– Не может быть… Это – иллюзия, – говорит Маузер. – Искажение пространства.

– И времени, – говорю.

Быстро управились. За разговором.

Паша куда-то удалился. Туда, где кто-то его ждёт. Кто – не сознался. Да мы и не пытали его сильно, так, для приличия, спросили. Я, взяв за грудки и глядя в ускользающие в сторону от моего прямого взгляда глаза, пристал к Маузеру:

– Маузер, – говорю.

– Ну, Маузер, – говорит.

– Витька, – говорю.

– Ну, Витька, – отвечает.

– В глаза смотри.

– Смотрю.

– Не смотришь.

– А сейчас?

– Веки-то подними!

– Поднял. И чё?

– Отвези, – говорю.

– Нет, – говорит Маузер. – Не за чем и не на