— Да я не это…

— Это, — прервала Анна. — На самом деле, именно это, а не то, встречались ли мы за чашкой чая.

— Допустим, — неохотно признал он.

— Мы спали вместе, да. Истории любви, достойной экранизации, у нас не было. Наши отношения сводились преимущественно к дружбе и сексу. Но это было очень давно и никак не влияет на то, что происходит теперь.

— И ты так просто говоришь об этом?

Она и правда говорила просто — потому что ей нечего было стыдиться. Она потому и не рассказала обо всем раньше: знала, что он не поймет правильно. Для Леона «быть любовниками» — это все-таки история любви. Ему сложно было представить и понять, какими людьми она и Юпитер были в то время, через что они прошли, что им было нужно, чтобы не сойти с ума.

А в итоге она выдержала, Юпитер — нет, вот и все, что важно.

Поэтому теперь Анна уверенно выдержала взгляд собеседника:

— Да. Потому что у меня была жизнь до тебя. Это для тебя откровение? Я не вижу смысла чем-то тяготиться, потому что прошлое уже прошло, а я умею отпускать. Что бы ни произошло между мной и Юпитером в прошлом, это не означает, что у нас есть настоящее и будущее, оставь эту фантазию.

— Как ты вообще могла сойтись с ним?

— Чтобы выжить, — холодно ответила Анна. — И он со мной по той же причине. Но между нами не осталось никакой связи, я ему не принадлежу, он во мне не нуждается. Если ты думаешь, что я спасла ему жизнь исключительно из сентиментальности, то зря. Я спасла его, как спасала Дениса Миртова: потому что это было нужно. Я давно уже ничего не чувствую при встречах с ним.

Вот и все, что она могла сказать, и даже это было много — она к откровениям не привыкла! Но Анна с удивлением обнаружила, что Леон был единственным человеком, которому она, сама того не желая, дала право требовать у нее таких ответов.

Теперь она ждала что он скажет. По его лицу невозможно было догадаться, о чем он думает — эту науку он усвоил не хуже Анны. Она знала, что тоже кажется спокойной. Но ей было важно, как он отреагирует… После таких разговоров что-то обычно меняется, нельзя уже делать вид, что их не было — как нельзя вечно избегать их. Ей нужно было знать, какие перемены их ждут.

Он так ничего и не сказал. Его лицо оставалось невозмутимым, взгляд — непроницаемым, будто и не происходило ничего особенного. Но это не помешало ему податься вперед и поцеловать ее.

Надо признать, тут он застал ее врасплох. Ей казалось, он не сделает этого, а она не любила, когда ее удивляли. Поэтому первым импульсом было оттолкнуть его — но не получилось. Почему-то не получилось.

Хотя понятно, почему! Разве она не хотела того же? Просто научилась игнорировать это чувство, потому что так было проще. Ирония заключалась в том, что будь он посторонним, просто красивым мужчиной, она бы давно уже переспала с ним. Почему нет, если она свободна? Но сначала свободен не был он, а потом… Потом оказалось, что чувствовать — это страшно. Куда сложнее, чем просто делить постель.

Теперь все это вдруг отошло на второй план и просто перестало быть важным. Анна сама прижалась к нему, сделала шаг навстречу, чувствуя, как сначала куда-то исчезает ее одежда, потом — его. Не хотелось думать, как и почему, и что дальше. Хотелось наконец-то чувствовать, не сдерживаясь, забрать свое — она ведь давно уже знала, что это ее… Но хотелось и отдать что-то, потому что от этого становилось только лучше.

Дальше пусть будет что угодно, хоть конец света. Это уже не важно.

Он не мог вспомнить, было ли в его жизни более совершенное утро. Кажется, нет… Раньше было хорошо, и все равно он не забывал об обстоятельствах, и ни один миг не хотелось задержать навечно. А этот — хотелось.

Леон проснулся первым, но остался на месте, не двигаясь, просто наблюдая за ней. В комнате, расположенной под землей, не было окон, и солнечный свет здесь заменяла мягкая ночная подсветка. Но даже ее было достаточно, чтобы рассмотреть женщину, лежащую рядом с ним.

Он был удивлен тем, что она осталась, когда все закончилось. Хотя она, кажется, не была ни удивлена, ни смущена. Он и вовсе смутно помнил этот момент, там все закружилось, и было только чувство странного, незнакомого счастья — он-то думал, что в своем не самом юном возрасте не способен такое ощутить! А поди ж ты… Не все завершается зарей молодости. Жизнь умеет удивлять.

Как ни странно, лежать здесь и просто смотреть на нее было так же хорошо, как прижимать ее к себе, чувствуя пылающий жар ее тела. Это было другое удовольствие, спокойное и размеренное. Анна спала на левом боку, и ему легко было разглядеть ее спину, правое плечо и руку — и шрам.

Она встречала его в платье с длинными рукавами, повязок на правой руке не было, шрам скрывали рукав и перчатка. Потом все это исчезло, а одеваться Анна не собиралась, собственная нагота ее не смущала. И не напрасно! Леон впервые видел этот шрам полностью, раньше она показывала лишь отдельные участки кожи, да и то когда это было необходимо.

Если бы он не знал ее, не знал ее историю и видел этот шрам впервые, он бы не был восхищен. Но он был бы впечатлен — шрам, оставленный ударом молнии, был самым необычным из всех, которые ему доводилось видеть. Темные линии, прорисованные электричеством на иссушенной коже, напоминали то ли череду тропических рек, переплетающихся друг с другом, то ли горные цепи с большой высоты. Незнакомцу с таким шрамом Леон разве что посочувствовал бы.

Но она не была незнакомкой — она была всем. Принять эту часть ее было так же легко, как ее саму. На ней шрам становился красивым, он шел ей, как знак существа, отличающегося от остальных людей. И то, как темная, деформированная кожа сливалась со здоровой, аристократично бледной, завораживало.

Он не удержался, протянул к ней руку, чтобы осторожно, только кончиками пальцев, провести по линиям шрама…

Анна проснулась мгновенно. До этого она не притворялась, что спит, он не сомневался. Но спала она предсказуемо чутко и теперь повернулась к нему.

В какой-то момент он опасался, что в ее взгляде мелькнет сожаление. Он прекрасно знал, что Анна медленно и осторожно подпускает к себе людей. Близость она считает слабостью, а большую близость, чем то, что произошло между ними, и представить сложно!

Но она не собиралась шарахаться от него и неловко извиняться. Она просто потянулась, а потом устроилась у него на груди — сложила руки и уперлась на них подбородком, чтобы ей удобней было наблюдать за Леоном.

Конечно, она ни о чем не жалела. Глупо было думать, что она станет жалеть. Но кто ж ее поймет? В чем-то она все-таки сумасшедшая!

Он мягко провел рукой по ее волосам. Краска вымывалась, обнажая все больше серебряных нитей. Эта седина не старила ее, и Леон хотел попросить ее все так и оставить, однако не знал, как.

— Теперь ведь все изменится, да? — тихо спросил он.