…Влас складывал в сумку оружие. Сверху он набросал свойутлый багаж: пару рубашек, свитер, кассеты с Тарантино и выуженные из-подкровати номера “Плейбоя”.

– Это еще зачем? – удивилась я.

– Для конспирации, любовь моя, только для конспирации.Пока ты со мной, я смело могу переключаться на “Мурзилку”.

Влас положил фотоаппарат в футляр и застегнул “молнию” насумке. Когда приготовления были закончены и квартира лишилась наших отпечатков,он сказал:

– Жду дальнейших указаний, товарищ командир.

– Теперь поедем ко мне, хорошенько выспимся, а завтразаймемся твоим Греком.

– Нашим. Нашим Греком. Труп-то здесь оставляем?

– Нет, с собой заберем. Заспиртуем и сдадим ванатомический театр. Ты меня удивляешь.

– Да, действительно… Никогда не был в Италии, –мечтательно протянул Влас.

* * *

…Я проснулась оттого, что он целовал меня. Головараскалывалась, ей нужна была пачка анальгина, а не дурацкие чувственныепоцелуи. Но ответить пришлось, чтобы не разочаровывать жеребца. Ко мневозвращалась память, а вместе с ней и картинки с выставки – мертвый киллер,развороченная голова в нимбе крови; та же голова, ограниченная зернистымрисовым пространством фотоснимка; связка ключей, ледовое побоище и убийствоКеннеди, затертые до дыр кассеты Тарантино…

Сосредоточенная переносица Власа появлялась в поле моегозрения и исчезала вновь, он честно отрабатывал черствый хлеб героя-любовника –и мне ничего не оставалось, как ответить на его страстные чувства.

"Сегодня суббота, – безразлично подумала я, когда онвыпустил в меня торжествующую струю, – сегодня суббота, вечером уходит паром,билет еще не просрочен, еще не поздно…"

Поздно. Поздно.

…Днем мы отправились на исходную позицию, на местечковыйОлимп, с которого, как древнегреческие боги, в ближайший понедельник решимсудьбу нашего зарвавшегося соплеменника. Влас долго вел меня какими-тосомнительными проходными дворами, загаженными подъездами, чердаками, полнымикошек и стертой памяти о золотом веке Петербурга. Я почти выдохлась, когда оннаконец привел меня к железной двери и сказал:

– Это здесь.

Дверь оказалась запертой.

– Вот черт! – досадливо сплюнул Влас. – Из башки вон…Чертов замок. Фигня какая!

Он пнул ногой неприступную дверь, его лицо сморщилось, как уребенка, которому не досталось йогурта на завтрак.

– Ну-ка попробуй, – я достала из кармана связку ключейСирина. Я не брала се специально, она лежала у меня в кармане с прошлой ночи, ия совсем забыла о ней. Я не проверила содержимое карманов, как не провериласодержимое сумки, где лежала кассета и записная книжка Нимотси, – тогда, летом…Моя забывчивость становилась не только стилем, но и действующим лицом,способным вовлечь меня в самые невероятные передряги.

– Ну у тебя и башка! – восхитился Влас. – Приятновсе-таки работать с профессионалом.

Один из ключей – второй по счету – действительно подошел кдвери, и мы оказались на узком длинном чердаке, который венчало слуховое окно.

– Ну, как тебе правительственная ложа императорскоготеатра оперы и балета? – горделиво спросил Влас, будто он сам являлсяархитектором этого чердака.

– А что слушать-то будем? – в тон ему спросила я.

– “Половецкие пляски”. А также оперу “Коварство илюбовь”.

– Лучше уж балет “Идиот” посмотрим.

– А что, и такой есть? – удивился Влас.

– Есть, есть, не сомневайся.

Я осмотрела чердак.

Место для преступления было выбрано идеально: все прилегающиеулицы просматривались, а следовательно, и простреливались. Нужно было оченьхорошо знать город, чтобы остановиться на этом чердаке.

– А нас не засекут? – спросила я.

– Сегодня суббота, никого нет. Кстати, его офис прямонапротив. – Влас взял на себя обязанности гида.

Действительно, автостоянка на противоположной стороне улицыбыла пуста. Два вечнозеленых деревца легкомысленно торчали в кадках по обестороны от входа, в предбаннике солидного заведения.

– Дешевый шик, – констатировала я, – с греками это бывает.

– Его кабинет на третьем этаже, два окна, третье ичетвертое, если считать с левого торца, стекла – пуленепробиваемые.

– Скажите пожалуйста! – восхитилась я. – У него былповод, чтобы поставить пуленепробиваемые стекла?

– Был. Кстати, в его “мерее” тоже пуленепробиваемые.Так что у нас, вольных стрелков, имеется только сорок пять секунд – междустоянкой и дверями.

– Что же они чердаки упустили? – заметила я; откуда чтоберется, но раз решила изображать крутую профессионалку, изображай до конца. –И за что служба безопасности денежки получает?

– За дело. Все чердачные двери в округе, между прочим,были посажены на амбарные замки. В прошлом году нашего мотылька уже пыталисьпришпилить.

– А что же эту проглядели?

– Да не проглядели. Просто всегда нужно иметь вовражеском стане подлючего человечка, который продастся за чечевичную похлебку.

– Понятно, – сказала я, смутно сожалея о несовершенствечеловеческой натуры.

– Уточним. – Власу нравились эти игры в спецагентов слицензией на убийство; я впервые столкнулась с человеком, для которого все –решительно все! – было игрой. – В понедельник он приезжает в офис ровно квосьми пятнадцати. В восемь одиннадцать – его “мере” на стоянке, и, как ясказал, у нас есть только сорок пять секунд, чтобы отработать свои зеленые. Ктовозьмет его на себя?

Он смотрел на меня исподтишка, лукаво-умоляюще, как ребенокперед витриной магазина игрушек.

– У тебя как со стрельбой, – поинтересовалась я, –тренировок не пропускал?

– Не пропускал, так что могу случайно и попасть вяблочко.

– Случайно попадают только сперматозоиды в яйцеклетку,им для этого тренироваться не нужно.

– Брось ты, у меня здорово получается, я не то чтояблоко снесу – огрызок даже.

– Хорошо. – Я пообещала ему эту проклятую игрушку.

– Тогда ты на подстраховке. Тебе останутся двателохранителя, мало что им в репы стукнет, вдруг начнут бросаться грудью наамбразуру.

– Не сомневайся, начнут.

…Мы вышли на улицу тем же путем.

Шел гнусный питерский дождь, но даже он не мог испортитьнастроения Власу: эпопея с Сирином закончилась для него без потерь, теперьначинала раскручиваться история со мной, она обещала все прелести жизни на югеИталии, в маленьких пиццериях у порта: этой идиллической пряничной картинкенельзя было не доверять, и он доверился, дурашка.