– Я хочу подстраховаться. Ты не против, чтобы мы былисоучастниками не только в постели? Чувства имеют тенденцию быстрее стариться иумирать естественной смертью, а вот память о совместно приведенном в исполнениеприговоре остается надолго. У нас будет лишний повод держаться друг друга хотябы первое время.

Неужели эти дикие вещи произносила я? Но самоепарадоксальное заключалось в том, что я не придумала их, я просто повторила –почти дословно – один из Венькиных диалогов для нашего последнего сценария,забракованных мною в силу их полного идиотизма и дешевой мелодраматичности. Вэтом сценарии тоже действовала фурия, которая пускала в ход свою “беретту”гораздо чаще, чем мозги. Пятнадцатизарядную “беретту” с ее убойной силойпредложил нам консультант Фарик. Венька убеждала меня в том, что именно“беретта”, а также подобные фразы будут производить неизгладимое впечатление напресыщенного обывателя, который одурел от цен на десяток яиц. Тогда я высмеялаее – оказалось, напрасно.

– Неплохо придумано, удивляюсь твоей железобетоннойвыдержке, – оценил Влас. Скорее всего он придерживался Венькиных взглядов напсихологию серийных убийц.

– А если мы получим за это бабки, будет вообщевеликолепно, – подпустила я профессиональной алчности, – это улучшит моепищеварение. Так, может быть, ты знаешь телефон, по которому нужно звонитьпосле выполнения заказа?

– Похоже, что знаю. Запоминай: ледовое побоище,Фултонская речь Черчилля и еще, кажется, убийство Кеннеди.

– Это еще что за дерьмо? – удивилась я.

– Лихо, правда? – возрадовался Влас. – А все потому,что у Сирина не было слепой памяти на цифры, это был его единственныйнедостаток. Он запоминал их опосредованно, когда выстраивал логические цепочки.Например, восстание Роберта Кета, тебе это ни о чем не говорит?

– Совершенно ни о чем.

– А между прочим, это первые цифры одного из телефонов.Восстание произошло в 1549 году, отбрасываем единицу, получается 549. Яспециально интересовался, у него был справочник для подобных вещей, онсоставлял целые комбинации. Так вот – восстание Роберта Кета, Карибский кризиси, допустим, казнь Марии Стюарт. Ну, что скажешь? Здесь, между прочим, как разсемь цифр.

С Карибским кризисом я ошиблась на год, в память омногострадальной Марии Стюарт остался лишь пасьянс, который любил раскладыватьНимотси, – при всем желании я не могла составить цифр телефонного номера. О чеми сказала Власу.

– Учись, пока я жив, – снисходительно ухмыльнулся Влас,– первые цифры ты знаешь: 549. Карибский кризис – это 1962 год. Так чтополучаем 549-62. Стюарт казнили в 1587 году. Итого – 549-62-87. Ну, как?

– Да ты энциклопедист! Что насчет последнего телефона?

– А вот отгадай! – веселился просвещенный Влас. – Я ужесказал тебе: ледовое побоище, фултонская речь Черчилля и убийство Кеннеди.

– Ладно, ладно, я тебе верю. Теперь нам нужно занятьсятрупом.

– В каком смысле? – Влас сразу помрачнел. – Завернуть вковер и вынести к мусорным бачкам?

– Ну, для начала его надо сфотографировать – ты ведьпрофессиональный фотограф и можешь сделать все в лучшем виде. Мне нужнополучать деньги, и вещественное доказательство и снимок в семейный альбом непомешают. Ведь Сирии – это не та фигура, об убийстве которого дадут сообщение ввечерних новостях. Ты можешь сделать это крупным планом, – сказала я, едвасдерживая тошноту, – и художественно.

– Это я могу, – погонял желваки Влас, – ну, а ты чемзаймешься?

– Подотру пальчики. Твои и мои заодно. Мы достаточноздесь наследили. А мне не хотелось бы светиться в этом деле, кое-кому известнымои шаловливые ручонки, – напустила я на себя ложной многозначительности,памятуя старый тезис о том, что женщина может быть интересна только своимпрошлым.

Это сработало. Влас, ставший совсем ручным и охотноподчинившийся, так же, как и я когда-то, приступил к работе.

Так же легко я убедила Власа тотчас же проявить пленку иотпечатать фотографии – это была моя маленькая хитрость, мне было необходимозапомнить весь технологический процесс печатания фотографий, о котором я имеласмутное представление. Я не мешала Власу проявлять профессиональное рвение, ятолько старалась в точности запомнить все его манипуляции с реактивами. Сначалая это делала исподтишка, а потом мне в голову пришла счастливая мысль: нужноинтересоваться открыто, это польстит профессиональному самолюбию моегокриминального фотографа. Я даже засунула палец в рот от восхищения – эдакая любопытствующаяцеллулоидная Барби с мелким шрифтом на ценнике – “Сделано в Китае”, упрощеннаядо максимума. И даже спросила у него что-то нелепое, перепутав буквы в названииэмульсии – безмозгло-мило по-женски перепутав, – и он пустился в пространныеснисходительные объяснения. И даже прочел мне маленькую лекцию о преимуществахпрофессиональной оптики. Влас оказался сущим фанатом, что никак не вязалось сего жгучим постельным темпераментом. Это опрокидывало мои представления о том,что плейбой, коллекционирующий телок в кафе, – это тоже профессия, и притомосновная, когда ни на что другое не хватает ни сил, ни времени.

Наконец Влас проявил фотографии – они плавали в кюветке,медленно отдавая на растерзание моим жадным испуганным глазам контуры будущихснимков.

…Изуродованная голова Сирина на фотографиях была такой жепривлекательной, как и натюрморты малых голландцев. Во всяком случае, смерть,ставшая предметом искусства, перестала быть настоящей и была даже болеепривлекательной, чем жизнь в тридцатиметровой клетке панельного дома.

– Ну как? – раздувая ноздри от гордости, спросил Влас.

– Божественно. Эстетская штучка, – зацокала я языком, –но меня могут обвинить в подтасовке фактов: слишком уж красиво, чтобы бытьнастоящим.

– А я вообще эстет, – Влас обнял меня на глазах уневидящего трупа, – иначе не подсел бы к тебе в этой кафешке. Я еще тебянащелкаю, и ты поймешь… Сделаю шикарное “ню”, прибалтийская школа отдыхает.Представляешь – ты за матовым стеклом, голая, контуры не видны, есть толькочеткое изображение соска, прижатого к стеклу. Ну как?

– С ума сойти. А теперь помоги мне.

Я должна была сделать это, и я сделала. Едва не теряясознание от отвращения, я обшарила карманы Сирина, достала связку ключей,документы и записную книжку.

– Что за ключи? – спросила я Власа, поболтав связкой ввоздухе.

– Этот, длинный, с бородкой, – от московской квартиры.Английский – от нашего временного пристанища, у меня такой же… Об остальных яничего не знаю.

– Ладно, выясним по ходу пьесы.

Мы перетянули труп в дальний угол комнаты – причем Влас,испытывавший, как оказалось, к мертвому Сирину чувства не большие, чем краздавленной колесом мыши-полевке, взял его за голову. Мне достались ноги,обутые в стоптанные советские ботинки: ни дать ни взять сотрудник оборонногоКБ, уволенный по сокращению штатов. После этого я сняла снимки Грека и всезаписи со стены, протерла ручки мокрой тряпкой и прикрыла дверь.