— Ворота закрываются! — громогласно объявил толстячок, видимо, бывший главным.

Толпа, успевшая не сильно поредеть, возмущённо загудела.

— Как это закрываются? — взвилась толстая рябая баба, потрясая кудахчащим мешком, — а курей я куда дену?

— Мне давай, — с готовностью протянул руку молодой охранник с только начавшими пробиваться усиками, — я у себя на кухне подержу.

Баба протянула мешок, но тут же отдёрнула, среагировав на хохот шутников.

— Так а курей мне? Как же куры? — растерянно спрашивала тётка в закрывающиеся ворота.

— На завтрак съешь, — посоветовали смыкающиеся створки.

— Ай, яхонтовая, давай к нам! Спасём мы твоих птичек!

В толпе замелькали цыганские юбки. Табор сноровисто натягивал над телегами дерюжки, а детишки огораживали что-то навроде насеста, подзывая расстроенную бабу. Хозяйка кур опасалась, как принято считать, нечистых на руку знакомцев и не шла. Однако птиц деть быть некуда и, спустя время, она великодушно позволила им, наконец, выбраться из темницы. Правда, и сама устроилась рядом — ну как товару приделают дополнительную пару ног?

Цыгане оказались развесёлой компанией и, поскольку так же, как и мы (ну ладно, я), послали охранников и их тонкими намёками на оплату дополнительного рабочего времени подальше, быстро нашли с нами общий язык. Вынужденные соседи, правда, в большинстве опасалась приближаться к табору: известно, что с цыганами нужен глаз да глаз. Могут и кошелёк вытащить и проклясть, сказав недоброе слово. Поэтому люди, хоть и поддерживали беседу, всё одно тайком плевали через плечо и творили отвращающие знаки. Цыган, по-моему, это откровенно веселило: зыркнуть на опасливых селян исподлобья или резко податься вперёд, разрушая невидимую границу, было для них развлечением.

Мы же с мужем, знающие, что самые опасные люди обычно прячутся под невинными личинами, с удовольствием ответили на приглашение цыган и подсели к костерку.

Лачи, мать семейства разыграла целое представление, в ходе которого всё-таки заманила народ посмелее да повеселее в круг, и свою душещипательную историю поведала. Дескать, семья их едва сводит концы с концами. О тяжёлом положении веско свидетельствовали позвякивающие на крепких смуглых запястьях золотые браслеты. Дочери-близняшки, Мача и Муча, пустились в пляс, пока их старший брат демонстрировал чудеса ловкости рук, одновременно умудряясь показывать фокусы и обчищать карманы зазевавшихся простаков. Все трое, по словам матери, шугаются людей и не по годам стеснительны. Вопреки собственной скромности, близняшки успели перенести округлые седалища в шёлковых юбках поближе к Серому и вовсю предлагали ему "узнать судьбу по ладони. По этой мужественной, прекрасной ладони". Их брат также не терял времени даром — успел вручить мне невесть откуда взявшуюся розу. Правда, сообразив, что от нас пожертвований на благо весёлого семейства не дождёшься, близняшки плавно утанцевали к менее жадным собеседникам, а роза была ненавязчиво обменяна на видавшую лучшие деньки ромашку и бережно спрятана за пазуху предыдущим владельцем. Троица маленьких шустрых цыганят, разместив и вдоволь потискав куриц рябой торговки (баба испуганно хваталась за грудь и раз шесть успела пересчитать птиц, загибая толстые пальцы), деловито обошла восседавших у костра невольных соседей, поклянчив у каждого монетку больше из интереса, чем из необходимости. Многие брезгливо морщились, кто-то привычно делал вид, что не замечает детишек. Но от костра не отходили — вечер всё отчётливее дышал прохладой.

— Дяденька, дайте денежку, — клянчили откормленные детишки жалостливыми голосками, — мы сиротки, кушать нечего!

— Какие ж из вас сиротки, — хохотал куда более опытный нищий, намного привычнее, чем перепуганные селяне реагировавший на привычки табора, — мамка-то вона сидит. Вы б лучше руку али ногу подвязали — калекам нынче хорошо подают.

Поучая подрастающее поколение, старик ловко демонстрировал культю, из которой, как по волшебству, вырастала и снова пряталась целёхонькая ладонь. Детишки восторженно охали, перенимая науку. Закончив ежевечерний ритуал, они с писком бросились к столу из заляпанной грубой ткани, на которую народ выложил из бережно перевязанных сумок что кому не жалко. Стол получился не слишком богатым — многие предпочитали ужинать маленькими группками, закрывая спинами от чужих взоров пироги и сыр — не ровен час сглазят.

— Ай, золотыя, не стесняйся! — привычно зазывала народ Лачи, — стол один на всех! Кто рядом откушает — век друзьями будет!

Серый, как и я, ничуть не брезговал и с удовольствием уплетал предложенное. Остальные почему-то не торопились. Стеснялись, наверное.

Свёкр Лачи согласно похрапывал из повозки после каждой фразы невестки и за всё время нашего знакомства подал голос дважды: "чаю не попьёшь — где силы возьмёшь?" с вечера и "стоять, резвыя!" утром, запрягая лошадей. Зато муж не отходил от неё ни на шаг, следя влюблёнными глазами за каждым движением жены. Лачи отмахивалась от лестного внимания, ворчала, дескать, пройти не даёшь, под ногами путаешься, но, стоило ей в очередной раз поймать на себе мужнин взгляд, двигалась величавее и плечи расправляла с особой грацией. Вот ведь идеальный муж: смотрит восхищённо, слова лишнего не скажет, где посадили, там и сидит, куда поставили, оттуда ни ногой.

— Завтра торговать станем, всем друзьям по монетке скинем, пива на сдачу нальём! Подходи плясать, дорогие! Жизнь у всех одна, нечего кичиться!

Почему старшая цыганка упорно убеждала народ, что в городе они по торговым делам, я так и не поняла. Видимо, мзда у ворот в связи с этим уменьшалась или рассеянность на ярмарках нынче оплачивается пустыми кошелями (младшенькие жадненько потёрли ладошки, а близняшки улыбнулись с таким невинным видом, будто сама Леля[i] почтила нас своим присутствием. Только старший брат Арол нагло осклабился золотым зубом). А может, просто не хотели лишний раз пугать соседей по поляне, играли во взаимную честность, чтобы спокойнее жилось.

Вскоре почти весь лагерь, невзирая на разгулявшихся цыган, улёгся спасть — завтра с самого утра у ворот выстроится новая очередь и хорошо бы оказаться в её начале, пока охранники не слишком злые, придирчивые и уставшие. Да и вообще, своё добро стеречь надо. Нам с Серым стеречь особо нечего: пропадёт — не жалко, а засыпать мы привыкли много позднее, поэтому ещё долго вели беседы с цыганами. О нелёгкой жизни они, к счастью, нас не расспрашивали, то ли решив, что сами расскажем, если захотим, то ли вовсе не интересуясь. Собственная же история цыганской семьи изобиловала деталями, но менялась с такой скоростью, что уследить за ней было невозможно. Только что Лачи рассказывала, что ведёт свой род от мудрого барона, всю жизнь проведшего в степях, и вдруг оказывалась потомком княжны, которую соблазнил удалой черноглазый молодец. Арол и близняшки тоже имели свой взгляд на происхождение семьи, мало общего имеющий с материнским. Удалой молодец мнил себя потомком сказочных богатырей (судя по рассказам, как минимум четверых), а девочки убеждали, что семья явилась из западных царств, почти от самого моря, и обязательно как-нибудь отправится туда снова.