Настасья виновато зашмыгала носом. Муж подозрительно на неё покосился:

— Жена, что не так с Серым? Сознавайся.

— Ну… Фроська же меньше седмицы назад говорила, что он ей не люб. А тут сразу замуж…

— Так это дело недолгое. Молодые-горячие. Нас-то помнишь?

Мирослав игриво потискал женино бедро. Настасья малость успокоилась и положила голову ему на плечо:

— А я решила, что Фроське подумать надо. Чтобы он её точно не неволил.

— Та-а-а-к?

— Я его в Пограничье за Перегудой отправила. Якобы на свадьбу. А Фроська бы покамест поостыла и своим умом бы думать начала.

— Бабы, когда своим умом думают, только беды кликают, — в сердцах бросил Мирослав, — отстань от молодых. Хотят жениться — пусть женятся. От нас не убудет. Всё одно вместе постоянно бегают. Станут бегать с детишками. Невелика разница.

— Детишки — это хорошо, — мечтательно протянула жена.

— Хорошо? — переспросил муж многозначительно.

— Охальник, — отмахнулась Настасья, смеясь.

Но спать всё-таки пошла.

Умные люди ложатся спать с заходом солнца, а стоит ему показать край обтёртого влажным туманом лица, тут же встают. Дома мы так и делали. Потом, прячась по лесам от неугомонных преследователей, приучились спать урывками, проваливаясь в небытие при любой возможности прикрыть глаза, и так же быстро вскакивая, продолжая бежать днём и ночью, как только слышали выбивающийся из лесной песни звук.

В цыганском лагере мы выспались. Боги, как давно я не чувствовала себя такой отдохнувшей! Наверное, не так много времени прошло с тех пор как мы, утомлённые сказками и песнями весёлой Лачи, залезли, наконец, под шерстяное одеяло. Но это одеяло оказалось сухим. Оно не прижималась поутру к нам мокрыми от тумана щеками. И нам не нужно было тащить его на себе десятки вёрст, чтобы развернуть к ночи. И от этого утро казалось настолько добрым, насколько это вообще возможно в нашей жизни. А когда-то я мечтала об огромном доме, курах, которые сами поутру найдут, что поесть и вы йдут погулять, завтраке из свежей малины, которую прямо в постель мне принесёт любимый муж… Как же глупа я была. Сухое тёплое одеяло — вот оно настоящее счастье.

Серый, кажется, полностью разделял мою радость. Он не вскочил, по обыкновению, затемно, не бросился обнюхивать окрестности, не торопил меня продолжить путь, пока след не нашёл кто недобрый. Он сквозь сон притянул меня к себе и мирно сопел, по-щенячьи подрагивая ножкой. А может, и правда когда-нибудь наше путешествие закончится? Будет и дом, будут и куры. И, кто знает, вдруг просыпаться станем уже не от треска случайной ветки, внушающего страх, а от топота маленьких ног.

Но ноги нашлись и здесь. Не то что бы сильно маленькие, но топотали исправно. Близняшки Мача и Муча с грохотом, никак не вязавшимся с их изящными танцами, пробежались по лагерю, молотя ладонями по телегам, в которых табор и мы, как почётные гости, уютно устроились на ночь. Привычные к шуму мужчины только выругались и повернулись на другой бок — досыпать. Зато ответственная Лачи сразу вскочила и принялась суетливо собирать на стол, чтобы, не дай боги, семья не осталась на целый день голодной. Кто знает, что сегодня Доля с Недолей в напёрстки наиграют? Быть может, до вечера и не успеется ничего съестного перехватить. Троица младшеньких, проснувшихся первыми, бегом примчалась, завидев материну юбку. В пригоршнях они гордо несли добытое за утро добро: кто просто цветов набрал, у кого и монетки поблескивали, но больше всего было ягод, где спелых, где зеленоватых — куда там разбирать, когда следом бегут понесшие столь серьёзный убыток торговцы. Да разве за ребятнёй угонишься? Все сокровища пошли в дело: монетки Лачи пересчитала и бережно ссыпала в поясную суму из хорошо выделанной свиной кожи, украшенной затейливой вышивкой — я позавидовала такой красоте. Ягоды ссыпали на дерюжку-стол, прямо так, горкой — бери, кому любо. А цветы уже вплетали в волосы близняшки. И до чего хороши они были что с васильками в смоляных косах, что без них — заглядение!

Я обеспокоенно посматривала на очередь у высоких стен — все торопились войти в Городище. Нам, заспавшимся, кажется, и сегодня не судьба попасть за ворота. Толпа всё прирастала, а охранники, как и вчера, не торопились, строго досматривали каждого. Я поделилась опасениями с цыганкой, но та лишь хитро посверкивала глазами:

— Ты кушай, красавица! Боги дадут, день хороший станет! К чему спешить?

Спешить и правда уже некуда: в отличие от нас, весь остальной оставшийся по эту сторону люд поднялся с первыми лучами солнца. Уж они-то точно сегодня уснут в постелях городских постоялых дворов, а не на земле. Но бежать, сломя голову, сейчас, надеясь обойти длиннющую очередь, глупо. И мы с Серым, положившись на случай, махнули рукой и присоединились к завтраку. Муж щедро выложил из сумы оставшуюся снедь, ничего, свежей закупим.

— Хорошие вы люди, — одобрительно кивнула Лачи, поблагодарив, и отправилась будить мужчин.

Впервые мы увидели её мужа во всей…гм… красе. Во вчерашней полутьме мало что разобрали, да и не хотелось отвлекаться от весёлой рассказчицы, поэтому на Бахти никто внимания не обратил. Да и, будь он мужчиной одиноким, я бы и сейчас особо его не отметила. Но рядом с женой смотрелись они, как со старинных рисунков. Бахти тощий, почти как Серый, но на голову ниже. Рядом с округлой, крепкой и высокой женой смотрелся, скорее, как сын, нежели муж. Да и лицо его было совсем молодым, вопреки умудрённым опытом глазам супруги. Лачи по-хозяйски обнимала его, грозя переломить случайным движением, а муж лишь с восхищением смотрел на неё и помалкивал. Боялся, что ли?

Подчистую сметя со стола остатки былой роскоши, цыгане сноровисто собрали оставшиеся на поляне вещички. Даже проверять не стали, не забыли ли чего — легко ушло, легко придёт. Лачи махнула нам рукой на повозку, мол, залезайте, усадила детишек править лошадьми, а сама, покачивая бёдрами и завораживая шелестом цветастых юбок неспешно пошла в толпу. Муж подобострастно семенил следом, с трудом пробиваясь там, где только что с лёгкостью проходила жена. Сын и близняшки широко улыбались и привычно забалтывали недовольных, предлагая кому погадать, а самым шумным и дать по шее. Я, не веря своим глазам, наблюдала за чудесным действом: очередь, только что готовая начать драку за лишнюю пядь места ближе к воротам, расступалась, восхищённая движениями цыганки. Вот уже на сажень вокруг никто не стоял — все любовались чуть поодаль, боясь рассеять видение. Лачи, не оборачиваясь, повелительно махнула мужу рукой. С трудом пробившись через чужие локти, он выскочил в круг к жене и уселся на землю, подобрав под себя ноги и вытаращив влюблённые глаза. А Лачи, не обращая внимания ни на кого, принялась танцевать. Для одного мужа, легко ступая по нагревающимся не то солнцем, не то жарким танцем камням, звеня браслетами, заставляя забывать, что мы смотрим на немолодую цыганку, и позволяя видеть лишь прекрасную изящную женщину. Ох, долго же дочкам-близняшкам учиться, чтобы хоть чуть приблизиться к умению матери. Потом пришла музыка. Арол едва слышно перебирал струны гитары, больше дополняя танец, чем привлекая внимание к себе. А толпа наблюдала, как во сне. И ни один не сказал слова, когда Лачи, вся её семья и телеги, в которых, затаив дыхание, боясь испортить миг, под навесами сидели мы, величаво вошли в ворота первыми. Мача и Муча кокетливо надели на охранников веночки из цветов, улыбнулись, запуская смуглые ладошки в карманы растяп. А те и рады вниманию красавиц. Заменят пропажу — не обидятся.