и сумел до него дотянуться. Простейшее орудие в ближнем бою оказалось куда удобнее меча…

Когда враг затих с размозженной головой, Ортинава еще какое-то время лежал на нем, переводя дыхание. Крупные ссадины на лице и плечах наливались кровью, но воин почти не ощущал боли. Наконец он нашел силы подняться… И, пошатываясь, направился в сторону скорчившегося на земле Ассарака. Тот еще дышал, но достаточно было одного взгляда, чтобы понять: все было кончено.

Воин опустился рядом и коснулся плеча старика. Ассарак будто почувствовал прикосновение — его губы дрогнули. Казалось, он пытался улыбнуться… Или то была агония.

— Почему ты пытался меня спасти? Почему не скрылся в лесу? — спросил Ортинава. Но Ассарак уже умер.

Впрочем, Ортинава знал ответ.

Старец прожил мирную жизнь и готов был безропотно склониться перед любой угрозой. Но в последний миг нашел в себе силы противостоять жестокой несправедливости и пожертвовал собой, спасая товарища.

— Я не подозревал, что ты герой, — тихо сказал Ортинава. — Жаль, что и сам ты вряд ли это понял…

Он прикрыл веки Ассарака. Лицо мертвого теперь казалось безмятежным.

— Я должен был послушаться тебя. Уйти вместе, а не вершить суд над спящими… Может, тогда бы ты остался в живых, старик.

Луна скрылась за тучами. С неба упала капля, затем другая. Еще пара мгновений, и разразился ливень. Холодный и частый, он был почти неразличим в окружающей тьме, но быстро промочил одежду насквозь. Ортинава воспринял ночной дождь как знак: пора идти.

Удивительно, но все мысли о мести и войне улетучились без следа. Теперь Ортинава хотел лишь выжить. Найти других беглецов, потерявших свои дома и близких. Переждать все сражения… Построить новое жилище… И вскопать землю, чтобы однажды собрать на ней урожай.

Это был дар от умершего.

Ассарак покинул мир, напоследок нарушив все собственные принципы, и отдал жизнь ради Ортинавы. Подарил тому новую возможность двигаться вперед, дышать полной грудью, радоваться мелким успехам и с надеждой смотреть в будущее.

Ортинава принял последнюю волю старика. Жажда крови оставила его.

Бывший воин начал спускаться с холма. Ноги скользили по влажной земле, глаза едва разбирали дорогу во мраке ночи, а мокрые от дождя волосы падали на лицо. Ничего этого он не замечал.

Война продолжала бушевать вокруг.

Но больше Ортинава к ней не присоединится.

Глава 24

Густые кипарисовые леса замерли, будто вслушиваясь в приближающиеся сумерки. Даже пение насекомых не заглушило ощущение всеобщего покоя и тишины. Гермиону посетила мысль: затихни этот звук, и само время остановит свое размеренное течение, застыв подобно меду в пчелиных сотах.

Царевна откинула с лица прядь рыжеватых волос и окинула взглядом расстилавшийся перед ней горизонт. Она стояла у обрыва; море мягко перекатывалось пенистыми барашками, которые разбивались внизу об острые каменные выступы. Серые на заре времен, эти камни со временем побелели от воды, соли и солнца, но все так же служили неодолимой преградой для морских волн, которые продолжали их атаковать.

— Здесь так хорошо и спокойно, а где-то в мире прямо сейчас идут кровавые битвы… Удивительное чувство, — сказала Адония, служанка царицы, неловко переминаясь с ноги на ногу. Казалось, ее беспокоило молчание и отсутствующее выражение на лице повелительницы.

Гермиона не удостоила служанку ответом. Прошло немало времени с праздника Аполлона, на котором случился разрыв между ней и Неоптолемом. С тех пор на все новости из внешнего мира будто наложили проклятье: они несли в себе лишь семена смерти и разрушения. Никто из гостей Крита, торговцев и посланников, не рассказывал более о строительстве новых городов и храмов. Никто не описывал удивительные места и далекие земли, не показывал необычные диковины для продажи… Теперь торговали лишь самым важным — металлом, зерном, провизией. А говорили о бесконечных битвах, больших потерях и тайных заговорах.

Гермионе это претило, и она все чаще уходила из дворца под любым предлогом, лишь бы не видеть хмурых лиц и не слышать встревоженного шепота.

Несколько раз к Идоменею являлись посланники царств, ведущих войну на стороне Микен или же против них. Старый правитель Крита выслушивал каждого и всегда был благожелательным. Однако его решение оставалось непоколебимым: в этой стычке Крит не примет участия.

Идоменей был воином, но не глупцом: вмешиваться в изнурительную и рискованную битву в его планы не входило. К тому же царь пребывал не в том возрасте, чтобы возглавить войска. Ему хотелось видеть, как его сын Идамант растет в мире без крови и боли. Строгий властелин, честолюбивый мужчина и герой давней Троянской войны, Идоменей все же хорошо знал цену человеческой жизни. И оттого не спешил бросать свой остров во всепоглощающую бездну войн и раздоров…

Наконец, царевна заговорила. Но казалось, что она скорее размышляла вслух, а не обращалась к Адонии:

— Проблемы Микен не касаются Крита. Так должно быть и впредь. Надеюсь, нам удастся сохранить подобие хрупкого мира, несмотря на пылающий вокруг огонь.

— Мой отец сражался против Трои. И рассказывал, что микенцы всегда вели себя высокомерно даже по отношению к союзникам. Это кровожадный народ… — энергично заявила Адония, не заметив отсутствующего взгляда своей госпожи.

Гермиона разглядывала линию горизонта, едва заметно отделяющую небо от морской глади.

— …Микены не исправить, они всегда ищут крови соседей! Хорошо, что царь Идоменей отказал им в поддержке. Надеюсь, мерзавцы из Львиного города больше не ступят на нашу землю!

От этих слов Гермиона нахмурилась, на ее лицо набежала тень. Поняв, что ее сейчас резко отчитают и прогонят прочь, Адония спешно извинилась:

— Простите мою болтовню, госпожа! Вы же знаете, я…

— Замолчи.

Служанка низко поклонилась, повинуясь нетерпеливому взмаху руки царевны. Конечно, Адония не могла знать истинной причины недовольства Гермионы. А дочь Идоменея тем временем терзали весьма смущающие мысли…

Еще недавно критская царевна сама бы сочла любого микенца опасным человеком, от которого стоит держаться подальше. Но все же один из них сумел взволновать ее душу и внушить нечто вроде… доверия? А расстались они далеко не лучшим образом; вдобавок царевна не получала никаких вестей о его странствиях. Заглянет ли Орест вновь на Крит? Сумел ли он понять ее чувства или затаил обиду после холодной разлуки?.. Гермиона задавалась этими вопросами каждый день. А когда рядом с ней начинали рассуждать о вероломстве микенцев, желая им смерти, царевна и вовсе впадала в уныние.

Ей вдруг вспомнились слова, сказанные Орестом в тот далекий день, когда они впервые искупались вместе:

«…от меня будут ждать побед, войн, великих свершений… А настоящий Орест не боец, в нем нет