и с тем чувством, с которым взрослые мужчины порой думают о прыщах и простынях, испачканных подростковой спермой: и смешно, и неловко, но тайно-нежно – к зеленому идиоту, одновременно испуганному и гордому собой.

Свой арсенал Андрей не пополнял уже очень давно, а старые припасы большей частью заржавели. Да и не соперник был один стареющий воин легиону: газетам и веб-сайтам, соцсетям и избирательным штабам. Журналисты и блогеры, тролли и хейтеры, сетевые хомячки и диванные аналитики раздергали реальность на нити и соткали полотно, где искусно переплетенные правду и ложь никто не смог бы отличить друг от друга.

Андрей, впрочем, и не пытался. Телевизор в съемной квартире он почти никогда не включал: тот пугал кислотными цветами и корежил картинку так, что люди становились похожи на персонажей мультфильма «Чиполлино».

Он почти было собрался купить вместо неподъемного полированного монстра что-нибудь плоское и навороченное, но, поразмыслив, предпочел телевизору ноутбук и айфон.

Но и в сети задержался ненадолго. Чтоб вынести приговор обитателям «Одноклассников», ЖЖ, Фейсбука и прочих пикабу, ему хватило пары месяцев. Старперы, снобы, тупицы, вруны, себялюбцы, фрики, хайпожоры, неудачники, самопровозглашенные гуру, пресыщенные знаменитости – интернет подсовывал ему то, чего и в жизни он наелся до изжоги.

Были, конечно, и другие. Успешные, но не зазнавшиеся. Талантливые, но не напыщенные. Умные без надменности и прозорливые без снобизма, смелые до безрассудства и бескорыстные до самоотречения. Их существование давало призрачную надежду на хоть какое-то – может, даже светлое, мать его, – будущее; но одновременно давило осознанием собственного ничтожества, напоминало о жизненном провале, который уже не засыпать.

Он разлюбил читать. Условный дэн браун ничего не говорил ни уму, ни сердцу; условная янагихара говорила так много и с таким надрывом, какого Андрей не мог перенести. Искать среднее арифметическое он не стал и переключился на сериалы. Эффективнее всего работали американские. Заморская мечта предлагала варианты исполнения: не сделал карьеру – зато познал настоящую дружбу; просрал талант – зато проникся семейными ценностями; не окончил колледж – зато заработал бабла. Джоны и мэри, питеры и бетти, мигели и сильвии поливали его пресное одиночество кленовым сиропом и сдабривали острым мексиканским соусом; с ними неухоженная квартира казалась приветливей и хоть немного напоминала дом – тот самый, который «хоум свит хоум».

Свит хоум – девятиэтажка из панелей с криво промазанными швами, с пятнами, напоминающими никогда не леченный псориаз. Предпоследний этаж. Настоянный запах мочи и дешевого табака, грохочущая кишка мусоропровода. Грузная, с лицом постаревшего пекинеса соседка напротив и ее муж, похожий на измученного верблюда-караванщика. Высокая, худая старуха из квартиры справа и ее сын, при входе в лифт вынужденный склонять голову. Слева обитала пара черноволосых парней, красивых и молодых, но каких-то испуганных. Старуха с сыном гавкались каждый вечер и любили детские музыкальные конкурсы; смуглые юноши предпочитали узорчатую восточную попсу; пекинеса и верблюда Андрею слышно не было. Милый дом, убежище от жизненных бурь, смирительная рубашка для понаехавших.

Жанна поначалу при каждой встрече предлагала Андрею переехать к ней, но он всякий раз отказывался. «Нам это не нужно, – говорил он на пороге, касаясь ее щеки – бледной и мягкой, как лепесток давно срезанного цветка. – Поверь мне: лучше, если я буду просто приходить. И уходить».

В ее квартиру (огромную, с окнами в пол, с безразмерной ванной комнатой, которой больше всего шло подзабытое слово «будуар») он впервые попал вечером того дня, когда ушел от Вальки. Ушел в никуда, не представляя, где проведет предстоящую ночь.

Предновогодние безумства доживали последние дни. Город, ослепший от разноцветных огней, оглохший от рева моторов, ждал чистого январского снега и выходных, едва заметно шевеля щупальцами магистралей.

Андрей пешком дошел до метро, доехал до кольцевой. Каждые полчаса он мысленно ставил зарубку, проезжая мимо станции, где вошел в колесо. Садился на свободное сиденье, дремал, уступал место, снова садился. Его благодарили и толкали, улыбались и смотрели равнодушно; человеческие приливы-отливы оттаскивали его от дверей и снова толкали к выходу. После четвертой зарубки он заставил себя подняться на поверхность.

На Комсомольской площади шумно суетились люди и машины. Андрей быстрым шагом направился к знакомому вокзалу, но при входе в здание остановился, словно в недоумении, и коротко рассмеялся. Мужик в надвинутой на лоб черной шапке покрутил пальцем у виска; женщина в норковой шубе шарахнулась в сторону, врезалась плечом в косяк двери и выругалась – громко, грязно и скучно.

Андрея замутило, то ли от враждебности окружающих, то ли от голода. «Надо поесть. – Он развернулся и пошел прочь от вокзального подъезда. – А то рухну здесь и сдохну. Никто и не посмотрит. Может, только пнут пару раз, чтоб под ногами не валялся».

Сначала чай. Зеленый, два стакана. Потом салат. Три куриных бедра. Снова чай. Можно жить дальше. Только как?

Туалет в торговом центре был похож на морг из нуар-сериала: квадратные металлические раковины, белая с пепельным налетом плитка, на полу – покрытие цвета гнилых яблок. От цветовой скудости и слепящего света защипало в глазах. Андрей тщательно вымыл руки, ополоснул лицо и, смаргивая капли, шагнул в длинный коридор.

Он шел на цвет. Так, кажется, не говорят, но если можно на запах, если вести к цели может обоняние, то почему зрению не сделать то же самое? Отдел женской одежды, кажется, брендовой, но это не имело значения. Только цвет. Подвяленная на солнце вишня. Зерна граната, сверкающие в разломе. Уставшее от затворничества и наконец освобожденное из темной бутыли терпкое вино. И то, и другое, и третье, и еще что-то – «секретный ингредиент», как твердили в рекламных роликах.

Одним взглядом оценив крой женского костюма, Андрей с привычным высокомерием подумал: «Я бы смог лучше». Но ткань была великолепна: гладкая, с едва заметным отливом, плотная, но не грубая; лицевая сторона почти неотличима от изнанки. Лен с шелком – идеальный союз, вдохновенный дуэт флоры и фауны.

Он мог стоять тут и час, и два, но понимал, что скоро его выгонят. За то, что мял в руках дорогую вещь, прощупывал швы, рассматривал ярлыки – и ничего не собирался покупать. Он успел первым: вернул костюм на напольное вешало, прощально огладив воротник, и шагнул навстречу продавщице, высокой блондинке с неоправданно высокомерным выражением лица:

– А костюмчик-то не новый. Замятины на подкладке, пятно на подоле. И бирка не так прицеплена. На выходные брала? Зарплаты на фирменные тряпки не хватает, а выглядеть хочется, да? – говорил негромко, качался на каблуках, не поднимая глаз выше бейджа «Кристина» на плосковатой груди. Уже уходя от продавщицы, растерянной