Наконец он спросил, как там наша поездка? «Наша»! Под угрозой, откровенно призналась я. Не стала вскрывать интимную подоплеку, сказала только, что в «Нордфарме» проблемы, не исключены серьезные кадровые изменения и, как следствие, коррекция стратегических планов.

– Если вы не поедете, я огорчусь, – заключил Виктор.

Он произнес это не с сухостью ВИП-заказчика, но с печалью, как мне показалось, близкого друга. Я внезапно почувствовала: Виктор – мой шанс. Не знаю, на что конкретно – но шанс. В сердце взыграла сладкая и тревожная музыка.

В офисе между тем стояло глухое затишье. Топик меня больше не вызывал, а сама я остерегалась дергать его почем зря. Кто я такая? Да и вообще. На все воля «Нордфармы». Как-то раз мы столкнулись с ним в коридоре, он взглянул сквозь меня, прошел и не поздоровался. Выглядел он осунувшимся, как при болезни. Мне невольно сделалось его жалко.

Иногда я пересекалась и с Дашкой. К шпионскому разговору она тоже не возвращалась. Поболтаем, так, ни о чем, и разойдемся своими дорогами. Будто и не было между нами никакой женской тайны. Но случалось, среди маскировочной болтовни, она полоснет острым пристальным взглядом – и меня обожжет осознание подковерной войны, и бросит в дрожь паутина неизбежного заговора.

Малодушие. Я ей пообещала. Свидетельствовать. Если соберется этическая комиссия. Дружеский долг. Женская, так сказать, солидарность. Я должна подтвердить, что видела факт домогательства. Кто к кому домогался, остается за скобками правды. Голая правда губительна в любом случае. Никогда я не думала, что быть свидетелем почти так же тяжко, как потерпевшей. И уж точно не думала, что, помогая подруге, буду вынуждена вредить самое себе.

И все же, я до конца не верила в худший сценарий. На что-то надеялась. На благоразумие? На гуманность? На умение женщины и мужчины достигать компромисса? На возможность бывшим любовникам остаться друзьями?

Этическая комиссия собралась примерно так же внезапно, как, наверное, внезапно арестовывают преступника в розыске: дни идут, ничего не случается, он расслабляется, привыкает, и вдруг – бац! Предъявите, пожалуйста, документы…

Дашка позвонила в последний момент, вечером накануне. Не хотела заранее нагнетать напряженность. На ночь глядя, напомнила о договоренности.

Я до утра проворочалась с боку на бок.

Комиссия заседала в верхнем этаже офиса, в малом конференц-зале при кабинете главы представительства «Нордфармы». Глава являл собой лубочного американца, эталонного, можно сказать, бизнесмена: седовласый, высокий, подтянутый, с ладной фигурой спортсмена без возраста. с энергичностью в движениях и беседах, со сверкающей улыбкой на кирпичном лице. По-русски он говорил через пень-колоду, а понимал, похоже, и того меньше. Слева приклеилась главный менеджер по персоналу, нашептывала ему перевод, на что тот кивал, вдумчиво и улыбчиво. Справа сидела начальник отдела маркетинга, поигрывая ручкой из рекламной партии «Лавеума». Присутствовали еще несколько начальников разных офисных департаментов – сплошь высокомерные, мизантропичные дамы.

Напротив инквизиции сидели двое – Топик и Дашка. Их лиц я не видела, они находились на линии обороны, а я, как вошла, тихо пристроилась на галерке, в первый раз за известный период – без темных очков. В зале там-сям торчали знакомые головы. Все они имели какое-то отношение к прецеденту. Каждой голове задавали вопросы, и те отвечали, подняв за собой фигуру.

Кроме главы представительства единственным мужчиной здесь был Топик.

Вопросы задавала главный менеджер по персоналу. Разной значимости, но одинаковой неуютности, вопросы упорно укладывались в мозаичную картину рассматриваемого комиссией дела. По совокупности фактов прояснялась общая фабула, в принципе, для каждой из сторон неприглядная, но по мере детализации росла и неоднозначность, которая требовала точной интерпретации. Поскольку дыма без огня не бывает, виделось очевидным, что сейлз-директор компании имел с подчиненной из отдела маркетинга отношения, выходящие за пределы рабочих контактов. Однако можно ли их квалифицировать как интимные? А если да, кто явился инициатором? А если нет, чем объяснить два заявления, почти одновременно поступившие в отдел кадров? Попросту говоря, Дашка обвиняла Топика в домогательстве. Тот обвинял ее в клевете. Кто-то из них лгал. Это понятно. Как понятно и то, что проигравшему будет тут же предложено написать еще одно заявление – об увольнении по собственному желанию.

В конце концов, все сводилось к единственной точке, камню преткновения, гордиеву узлу, откуда уже следовали высокоэтичные оргвыводы. Все сводилось к свидетелю. Все сводилось ко мне.

И вот кадровичка задала главный вопрос. Все притихли. Я поднялась. Тело отсутствовало. Язык склеился с глоткой. Знакомые головы повернулись, наставили скабрезное любопытство, нацелили сочувствующие, мерзкие глазки.

– Нет… – выдавила я.

По залу пронесся тревожный шелест. Дамы в президиуме улыбчиво закивали.

– Вы уверены? – переспросила кадровичка.

– Да. То есть, в смысле, что нет.

– Так да или нет? Выражайтесь точнее. От вашего ответа зависит решение этической комиссии.

Они оглянулись. Одновременно. Дашка и Топик.

– Нет. Я не видела ничего. Ничего. Никакими фактами, доказывающими интимную связь, я не располагаю. Прошу меня извинить.

Что тут началось! Охи, ахи, выкрики, пререкания, глухие стоны, звонкий шлепет аплодисментов. Я не стала дожидаться развязки и пробкой выскочила из зала, дрожа и пылая в дурманящей лихорадке.

Дашка позвонила, когда я успела отъехать. Неслась в плотном потоке и не могла отвлекаться, чтоб в сумочке рыться. Но дело, конечно, не в этом. А она все звонила. Я чувствовала, это она. Разговора не избежать. Так лучше уж сразу. И лучше – по телефону.

– Прости, – сказала я в трубку.

– Ну, знаешь, подруга… Такой подляны от тебя я не ожидала.

– Прости… – повторила я, леденея. – Ничего личного. Только бизнес…

А на следующий день меня опять вызвал Топик. Во все тот же кабинет сейлз-директора. Я опять шла по коридору. В корпорации все было по-прежнему. Не считая отдела маркетинга, где один, знакомый мне стол, пустовал.

Постучалась, вошла. Топик полулежал в своем кресле, вполоборота к двери, отрешенно глядя в окно. Бросилось в глаза, что в его прическе, как всегда – волосик к волосику, серебрятся штришки неожиданной седины.

– Я всегда знал, что ты – лучший сотрудник, – произнес он в пространство.

– Нет задачи трудней, чем доказывать очевидное.

Топик искоса на меня взглянул.

– Надо сказать, у тебя получилось блестяще.

– Просто я всегда соблюдаю корпоративные правила.

Крутнувшись, он остановился напротив. Посмотрел долгим сощуренным взглядом. Усмехнулся. Выдвинул ящик стола и что-то шлепнул передо мной.