На первом этаже зияло окно нараспашку, идоктор, проходя мимо, увидел стол, заставленный пивными бутылками и заваленныйзакуской. Вот именно заваленный, никак иначе. Еще там пел блатным голосомкакой-то эстрадник, но, перекрывая музыку, беседовали трое. Из десяти слов семьбыли матерными, причем уныло, однообразно матерными. Люди матерились, словносплевывали шелуху от семечек, – привычно, на уровне рефлекса.

Доктора со «Скорой» мало чем можно прошибить,однако сейчас Белинский был не «при исполнении», и его вдруг пробрала глубокаятоска. Он вообще ненавидел матерщину, он и пиво ненавидел, между прочим,потому, что оно опускает человека, высвобождает в нем тупость, глубоко запрятаннуюпод наслоениями элементарной цивилизованности. Именно пивная тупость страшна.Тупая злоба, тупая, натужная веселость. Прокисшая вонь, которая вырывается изорта при каждом слове. Осоловелые глаза, набухшее брюхо. И диарея, назойливая,бесстыдная... Бр-р!

С другой стороны, что еще делать воскреснымвечером на автозаводской окраине, как не заливать мозги пивом? Кстати,нелюбимый доктором Белинским писатель Максим Горький в романе «Мать» изобразилв точности такой же тупой, залитый водкой (вся разница!) мир русскихмастеровых. Нижегородских, кстати! Да неужели ничто не меняется в России?! И неизменится – никогда?

Вене вдруг стало до того противно от матюгана,который беспрерывно несся из окна, что захотелось немедленно оказаться какможно дальше отсюда. Даже любопытство как-то свернулось и брезгливо заткнулоуши.

«Небось и вся та ментовня, которая на убийствоСорогина приезжала, тоже пивком наливается в свободное от работы время, –подумал он презрительно. – Неудивительно, что для них до сих пор остаетсясекретом личность убитого. А ведь всего надо было: распечатать пачку книг,открыть одного из людоедов, Васю, Колю, Петю ли, – и узреть на обложкефото автора. И тут же все стало бы на свои места. Ведь по-хорошему не я долженбыл найти Вятского, не я должен заботиться о поисках Холмского, не я долженкараулить неизвестную особу из Москвы! Не я, а они!»

«А почему ты думаешь, что они этого до сих порне сделали? – вдруг словно прозвучал в его голове чей-тохолодновато-насмешливый голос. – Нет, почему ты так глубоко в этомубежден? Потому что Капитонов сказал об убитом как о неизвестном человеке? Аразве он не мог наврать? Небось и пачки давно вскрыты, и личность мертвогоустановлена, и даже подлинная фамилия Сорогина следствию известна. Неисключено, что вот-вот они и до Вятского доберутся. И почти наверняка этотадресок им известен. Так что очень может быть, что московская гостья прямикомугодит в милицейскую засаду, которая оставлена в квартире номер восемь илипрямо на улице, где-нибудь поблизости. И если эта дама наверняка как-то сможетобъяснить свое пребывание здесь, то доктору Белинскому сделать это будетсложно! А потому – не наступить ли на горло собственному любопытству вкупе собостренным желанием справедливости и не сделать ли отсюда длинные ноги?»

Но доктор Белинский немножко опоздал. Именно вту минуту, когда благоразумие наконец-то осенило его своим крылом, внезапнопослышался шум двигателя, а вслед за этим из-за угла дома нырнула машина сжелтым, светящимся транспарантиком на крыше. Такси!

Автомобиль остановился, и с переднего сиденьяначала выбираться невысокая женщина.

Бог ты мой, Веня в своих расчетах совершенноне учел, что есть такой вид транспорта – такси называется. Он рассуждал с точкизрения небогатого (мягко говоря) врача «Скорой помощи», который ездит только наобщественном транспорте, а ведь московская дама могла быть менее стесненной всредствах. Так оно и вышло.

Он не сомневался, что приехала именно таженщина, голос которой он слышал. Та, что оставила Сорогину сообщение на своемавтоответчике. Та, что назвала его «мальчиком с горьковского Автозавода»... Ивот она сама здесь, на Автозаводе!

Благоразумие мгновенно эвакуировалось с полябоевых действий. Веня бесшумно приотворил дверь второго подъезда, в которомдолжна находиться восьмая квартира, и канул внутрь.

На него мгновенным цунами обрушились запахи,от которых сразу стало тошно жить на свете. Веня прикрыл нос ладонью и,стараясь дышать неглубоко и через рот, ринулся было на второй этаж, но вовремяодумался. Там горела лампочка, пусть тускло, но высвечивая всю убогостьобстановки. И Веня сразу окажется на виду у прибывшей. Нет, пусть онаподнимется, чтобы уж наверняка убедиться, что это та, кого он ждет, а заодновыяснить, что в восьмой квартире нет никакой засады.

Береженого бог бережет!

Он замер, приткнувшись к продранной обшивкекакой-то двери, крест-накрест обитой полосками дранки.

Дверь подъезда отворилась. Низкий женскийголос коротко, негромко упомянул ту самую особу легкого поведения, которойнедавно перемыли все косточки любители пивка.

«Особый московский шик! – Веня растянулгубы в незримой миру ухмылке, услышав мат. – Настоящий столичный стиль!»

Женщина медленно, осторожно пробралась втемноте мимо Вени, обдав его запахом духов – хороших, с первого вдохачувствовалось – дорогих, вот разве что чуть-чуть сладковатых и тяжеловатых. Авпрочем, ничего, терпимо!

Поскольку лестница была пусть тускло, новсе-таки освещена, женщина поднималась довольно быстро, и Веня толком не разгляделее. Однако стало ясно: она невысока ростом, плотная, очень коротко стриженная.Весь облик ее излучал напористую силу. Хотя нет, слово «излучал» сюдасовершенно не подходило. Оно предполагает свет, а в облике этой женщины былочто-то темное, мрачноватое. И все-таки силы в ней присутствовало немало, этодаже с закрытыми глазами ощущалось.

Вот она поднялась на второй этаж – и Веня изсвоего укрытия услышал длинный звонок.

Неизвестно, кто ждал звука открывшейся двери сбольшим трепетом: эта женщина или сам Веня. Неведомо, что испытала она, однакоВеня вздохнул с облегчением, когда не услышал этого звука.

Еще один звонок... Так, что делает человек,который к кому-то приехал и не застал его дома? Правильно, начинаетрасспрашивать соседей.

Вот это, по мнению Вени, было излишним.Поэтому он выступил из своего укрытия, взбежал на несколько ступенек:

– Извините, вы что, Сорогина ищете?

На него взглянули маленькие, настороженныеглазки – кажется, темные, но, впрочем, лампочка светила кое-как, и ручатьсянасчет цвета глаз незнакомой женщины Веня не мог. Волосы у нее были, кажется,светлые, но это ладно, а вот светлые джинсы ей носить не следовало, с ее-то«галифе» на бедрах! А эту обтягивающую трикотажную кофточку с широкимипоперечными полосами – и подавно.