Она и правда испугалась, растерялась. Адеревья, значит, знали заранее, что сейчас произойдет?.. Рванулась вперед, ноАлекс поймал ее за руку, развернул в рывке, притянул к себе, обхватил – нешелохнуться. Губы его завладели ее ртом, не давали слова сказать, не давалипротестовать. Да хотела ли она протестовать? Она хотела совсем другого. Чтобыего рука скользнула между их притиснутыми друг к другу телами, нашарила«молнию» ее джинсов, расстегнула. Чтобы освободила ее бедра. Чтобы развела их.Хотела опуститься вместе с ним на валяющийся внизу дождевик. Хотела оплестиногами его спину, принять его хотела.

И все случилось так, как хотела она.

Их губы не могли расстаться, но дыхания нехватало. Пришлось прервать поцелуй. Они тяжело дышали, утыкаясь в плечи другдруга, двигались в резком, безумном ритме, словно бежали наперегонки, изо всехсил пытаясь – и в то же время боясь опередить друг друга. Они молчали,отдаваясь друг другу и принимая друг друга без объяснений, без оговорок, безпросьб. Осознание полной взаимности этого внезапно вспыхнувшего, нежданного,неодолимого желания сделало их бесстыдными и счастливыми. Они словно быисполнили некое непременное условие дальнейшего существования, как если бы имна роду было написано принадлежать друг другу – хотя бы миг единый.

И наконец это условие исполнено. Вполне! Оникакое-то время еще лежали рядом, взглядывая друг на друга почти со страхомиз-за испытанного только что сокрушительного, почти разрушительного чувства.Потом, вдруг устыдившись и себя, и друг друга, и случившегося, отвернулись,торопливо привели в порядок одежду. Поднялись, отводя глаза, начали подбиратьраскиданные вещи, рассыпавшуюся из корзинки мирабель...

Сливы раскатились довольно далеко, вот и онирасползлись друг от друга, словно расставались, словно готовы были проститьсянавеки и забыть все, что случилось только что, но вдруг обернулись и, сидя накорточках, опять засмотрелись в глаза друг друга: с новым узнаванием, с новымосознанием и самих себя, и окружающего мира.

И разом, как под ударом кнута, вскочили наноги, услышав веселый мужской голос совсем рядом:

– О, вот вы где, Валери, моя милая!

Повернулись, чувствуя себя преступниками...Около ржавой калитки стоял Жерар, красивый и сияющий, в светлом костюме, сбукетом алых роз, – слишком цивилизованный для этого заросшего,блаженного, таинственного сада, такой же странный, такой же чуждый здесь, каким,наверное, показался согрешившим Адаму и Еве возникший в саду Эдема суровый бог.Но следующий его поступок был достоин змия-искусителя... Жерар протянул Леремаленькую коробочку. В ней на белом атласе лежал золотой перстень с камнем,который сверкал, искрился и переливался так, как может сверкать, искриться ипереливаться только один-единственный камень на свете: бриллиант чистой воды.

Веня и сам не мог бы объяснить, почему вдругназвал неизвестную даму этой загадочной фамилией. Вроде бы не с чего, но вотосенило, а вернее будет сказать – шарахнуло догадкой по голове. Ведь раньше ондаже не подозревал, что таинственный «ответственный редактор Ф. Голдфингер» –особа женского пола. Но было в этой низенькой, почти наголо стриженной женщине,во всем ее облике что-то такое... безапелляционное, грубое, предельносамоуверенное, словно выставленный вперед указующий перст. Веня сначала непонял, что, собственно, брякнул, но уж если даже он ощутил изумление, то что жесказать о гостье?!

Сумка выпала у нее из рук и со стукомприземлилась на ступеньку. Москвичка несколько мгновений молча смотрела наВеню, потом с усилием разомкнула губы и проскрежетала:

– У него, что, снова передозировка?

Если бы у Вени имелась в наличии сумка, он быее тоже выронил. И ему тоже требовалось немалое время, чтобы слегка прийти всебя и удержать на кончике языка глупейший из всех вопросов на свете: «Какаяпередозировка?» Ответил уклончиво:

– Нет, дело не в том.

– С ним что-то случилось? – спросилаженщина тем же странным, скрежещущим голосом, и Веня наконец-то понял, что унее пересохло горло от волнения.

И на свет снова выглянуло чувство, которое ужеоднажды показало свою робкую, но неодолимую силу в квартире Олега Вятского. Этобыла жалость.

Как бы ни была неприятна Белинскому этаженщина, Сорогин что-то значил для нее. Пусть их связывали всего лишь деловыеинтересы, однако известие о смерти даже и бизнес-партнера, которое ей предстоитполучить, – немалое потрясение. Но наверняка между ними было и что-толичное. Случайному человеку не станет известно о тайных пристрастиях Сорогина,который, оказывается, был наркоманом. Кстати, этим многое объясняется в его такназываемом творчестве... Но не только в этом дело! Веня был великим женолюбом(в просторечии бабником) и знатоком женской души. Он всякие такие нюансы сполувздоха просекал. И сразу ощутил, что между этой неприятной женщиной иотвратительным Сорогиным были близкие отношения. Ну что ж, два сапога – пара.Змеи уж на что страшны, а ведь тоже спариваются. Подобный подобного ищет, ибыло бы смешно, окажись любовницей антропофага Сорогина какая-то маменькинадочка. Только такая вот бандерша могла быть ему под стать!

– Вы знаете, где он и что с ним? –снова спросила женщина. Но это был уже другой голос, и Веня своим обострившимсячутьем понял, что она пришла в себя и готова к любым неожиданностям. Самымнеприятным!

Быстро же она очухалась. Не по-женски быстро!

И что делать? Сказать ей правду, как есть?

– Ну говори! – нетерпеливопотребовала женщина. – Ты кто? Ты из милиции?

– Нет, я врач, – правдиво ответилВеня.

Она глубоко вздохнула.

– Так... так я и думала. Ну, теперь всеясно. И что они мне там голову морочили, в Париже?

Это были как бы мысли вслух, она разговариваласама с собой, однако следующая фраза уже адресовалась Вене:

– Пойдем-ка.

Он не успел спросить – куда, как женщина(«Госпожа Голдфингер, я полагаю?») повернулась к двери с цифрой «восемь»,вынула из кармана ключ и уже собралась вставить его в замочную скважину, новдруг замерла:

– Что за черт? Квартира опечатана!

Ошарашенно повернулась к Вене:

– Что это значит?