Наручники можно будет занять у представителей правоохранительныхорганов.

Он отвернулся от Лиды и выхватил из кармана телефон. Актрисаеще несколько секунд смотрела на него, потом скорчила неопределенную улыбку иотвернулась. «Поду-у-умаешь! — вот что означала эта улыбка. — Не очень-то ихотелось!»

Вообще успокоилась она на редкость быстро и выгляделабезмятежной и прекрасной, и Родионов, если бы он был способен соображать в этуминуту, непременно удивился бы этому обстоятельству. Но соображать ему былонекогда.

Телефон гудел надсадно, как ночной комар, примеривающийся,куда бы воткнуть свое жальце, но трубку не брали.

За спиной у него зашуршали газеты, скрипнул стул, оноглянулся, но ничего не увидел. Он думал только о том, что Маша не береттрубку, и надсадный комариный писк все продолжается, все никак не разрешаетсяни во что, и не было и не могло быть ничего хуже, чем то, что она не бралатрубку!

— Может, кофе заказать? — спросила Лида Поклонная позадинего. — Господи, какая тоска! И заняться нечем. Славочка сказала, что нас ещебудут допрашивать! Интересно, а то, что мы граждане России, уже не имеетникакого значения, да? Какое право они имеют нас допрашивать? Мы что,подозреваемые?

Родионов набрал еще один номер и уставился в окно. Лидинобормотание его раздражало.

— Если мы подозреваемые, значит, нам нужен адвокат. Я так исказала всем, — тут она деликатно зевнула, и Родионов оглянулся на нее сизумлением, — я не буду отвечать на вопросы без своего адвоката!

Она сидела, положив ногу на ногу, туфелька болталась наноске, поблескивала пряжкой. Наманикюренными пальцами Лида перебирала газетныестраницы, и на лице у нее была написана скучнейшая скука.

Приятный женский голос защекотал родионовское ухо, и проЛиду он моментально позабыл.

— Ваш телефон находится в режиме ожидания, — плавно говорилив трубке, — пожалуйста, дождитесь подключения.

Весник вечно экспериментировал со всякими новомоднымиэлектронными наворотами, а Родионов согласно правилам игры, им же самим иустановленным, даже файл не всегда мог отыскать в своем компьютере!

— Ваш телефон находится в режиме ожидания. Пожалуйста,дождитесь подключения.

Нужно позвонить Маркову, чтобы тот нажал на какие-нибудькнопки — или как принято говорить, рычаги, что ли? — и они сегодня же смогли бывернуться в Москву. Маше нельзя здесь оставаться. Нельзя, и все тут.

Впрочем, неизвестно, будет ли в Москве безопасней. Еслиубийца видел ее, значит, найдет и в Москве. Зачем только их понесло в этотсамый Киев?! Сидели бы все дома, писали бы свои книжки, варили бы свой кофе иснимались в шоу у Андрея Малахова, и все было бы как всегда, спокойно иприятно.

— Ваш телефон находится…

— Давай, — процедил Родионов, — давай уже подключайся,хватит болтать!

Словно услышав его призыв, плавный голос поперхнулсякакой-то буквой, в трубке щелкнуло, и Родионов сказал:

— Але!

— … на меня пока никто не выходил, — быстро проговорил ему вухо Весник. — Мы по-прежнему в этой Конче-Заспе, и нас отсюда не выпускают. Ядумаю, что он еще не догадался, хотя, мне кажется, что-то такое он подозревает,не дурак же, на самом-то деле!

Родионов не слышал, что именно говорил собеседник Весника,но Илья возразил энергично, хотя и приглушенно:

— Как мне его изолировать!? Прирезать, что ли, как Головко?— Опять короткая пауза, и снова: — Я знаю, что этого допускать нельзя, знаю,знаю. Я постараюсь… без членовредительства. Да, и с ним все время Маша, ты жезнаешь. Хорошо, тогда до созвона.

Тут опять что-то щелкнуло, и голос Весника, совсем другой, привычный,с всегдашней иронической интонацией сказал громко:

— На проводе!

— Илья?

— Родионов, твою мать, а ты кому звонишь? Не мне, что ли?

— Тебе, — ответил Родионов. Мысли собирались с трудом, какптицы, привязанные за разные ниточки, они рвались прочь, и он не знал, как ихостановить, как заставить себя подумать трезво.

— Я… Машу потерял, — сказал он с трудом. — Ты ее не видел?

— Да куда она денется с подводной лодки, эта твоя Маша? —весело удивился Весник. — Никуда не денется! Слушай, Родионов, может, нам вискидернуть, а? Все равно сегодня никуда не двинемся! Так, может, дернем?

— Дернем, — согласился Родионов. — Только мне сначала надоМашу найти.

— Чтобы она тебе компьютер в розетку включила? —поинтересовался Весник и захохотал. — Сам не сообразишь? А там, знаешь, такаяпластмассовая штучка есть, а на ней два штырька. Вот эти два штырька суешь,тудыть тебя так и эдак, в дырочки. Ты умеешь всякие штучки в дырочки совать,гений ты наш?

— А ты где, Илья?

— Да я у себя в комнате. На диване лежу. Думаю, может, мнеискупаться сходить, а потом нажраться до бесчувствия, как этот самый КазимирМалевич, а?

— Цуганг-Степченко, — поправил Родионов машинально. — Еслиувидишь Машу, попроси ее меня найти.

Лида у него за спиной длинно и скептически вздохнула.

Родионов сунул трубку в карман и вышел на лужайку.

Где она может быть? Куда она подевалась?! В бассейне? Всвоей комнате? В парке?!

Давным-давно он забыл чувство страха. Что-то из детствавспоминалось ему, когда он думал или писал про страх. Что-то угрожающее,залитое электрическим светом, острое, как вилка.

Вилка запомнилась ему, и это было страшно.

Отец был пьян — не слишком сильно, ровно настолько, чтобыприйти в бешенство от не понравившегося ему слова, или взгляда, или вздоха.Когда он бывал сильно пьян, то валился и спал где придется, и приходилосьпереезжать из комнаты в комнату, потому что он часто засыпал на Диминой кушеточке,и тогда Родионов ночевал с матерью, и это было просто замечательно. Ничеголучше невозможно было придумать, чем в стельку пьяный отец, потому что тогда уних бывал свободный вечер. Самое главное умудриться не разбудить его, и онипили на кухне чай и старались не греметь посудой и разговаривать не слишкомгромко, чтобы он не проснулся.

Когда он бывал пьян не слишком, скандал начинался, едва онпереступал порог. Он привязывался к матери по любому поводу, да и без поводатоже, швырялся одеждой и тарелками, стучал ногами, выкрикивал оскорбительные,непоправимые, как всегда казалось Родионову, слова и утром как ни в чем небывало приходил завтракать, был благодушен и отчасти даже смущен.

Родионов боялся и ненавидел его.

Если бы он был постарше, наверное, он бы смог в чем-то себяубедить — в сущности, отец был неплохим человеком. Он был слаб и жалок, карьерау него никак не складывалась, а мать всегда была умнее и сильнее, и его этозадевало и мучило. Но Родионов был мал и не видел ничего, кроме пьяного омерзительноголица, бессмысленных глаз, отвратительного перегарного рта, из котороговываливались, как вонючие жабы, страшные непоправимые слова.