Тут Родионов совершенно неожиданно для себя подумал, что унее как пить дать должен был быть какой-то там муж, ведь у нее дети. И, поидее, должен быть довольно долго, потому что Сильвестру Иевлеву двенадцать, аЛере пять или шесть, значит, Маша была замужем долго, несколько лет.

Почему-то эта мысль ошеломила его, как если бы он узнал, чтодо того, как поступить на место его секретарши, она работала папой римским.

— А как с тобой разговаривал твой муж?

— Кто? — удивилась Маша и перестала одергивать пиджак. — Ктосо мной разговаривал?

— Твой муж, кто, кто!… Ты сказала, что если бы он с тобойразговаривал, как Поклонный, ты бы его взашей вытолкала!

— Ну да.

— А как муж с тобой разговаривал? Не так?

Она посмотрела на него.

Ей не хотелось рассказывать.

Все это было ее личным делом, огороженной территорией, надкоторой висела табличка «Посторонним В.», и никто не заходил туда уже давно.Собственно, никогда не заходил.

Конечно, она влюблена в своего шефа, но вдруг оказалось, чтовлюблена как-то немножко кособоко, неправильно, потому что ей решительно нехотелось пускать его в свою «личную жизнь», туда, где «Посторонним В.», потомучто она понятия не имела, как он поведет себя там!

— Ну, — поторопил Родионов, не любивший затяжных пауз. — Чтопроисходит? Почему ты молчишь?

Она знала за ним такое. Задав вопрос, каким бы этот вопросни был, он безмятежно ожидал ответа и продолжал приставать, даже если она явноне хотела отвечать или не знала, что ответить. Никаких тонкостей он знать нежелал. Он задавал вопрос и не мытьем так катаньем добивался ответа.

— Я… не молчу, Дмитрий Андреевич. Я думаю.

— О муже? — Родионов не замечал никакого ее смятения. Илиделал вид, что не замечает.

Маша Вепренцева помолчала, а потом печально посмотрела нанего. Достала из кармана мобильник — все-таки он был в кармане! — протерлапанель и аккуратно уложила обратно в карман.

— Не было у меня никакого мужа, Дмитрий Андреевич.

— Как?! — совершенно искренне поразился великийписатель-детективщик. — А кто же у тебя… был?

Маша усмехнулась странной усмешкой.

— А дети? — продолжал недоумевать детективщик. — Детиоткуда?! Ах да!… Прошу прощения. Можно же и того… без мужа…

Он продолжал бормотать так некоторое время, и Маша наконецразвеселилась — видимо, писатель и знаток человеческих душ никак не могдопустить, что дети могут появиться каким-то окольным путем, а не только взаконном браке!

Она вздохнула, выдохнула и решилась, хотя несколько разповторила себе с привычным чувством некой оскорбленной гордости, что ему нет ине может быть дела до ее семейных проблем.

В конце концов, она ни в чем не виновата! И не за что ейперед ним оправдываться, да и место для разговора выбрано не самое подходящее!…

— Дмитрий Андреевич, Сильвестр и Лера — дети моей сестры.

Кажется, он ничего не понял.

— Что это ты придумала?!

— Я не придумала, Дмитрий Андреевич.

— Как?!

Тут она разозлилась.

— Да так! Ничего особенного в этом нет! И не делайте такихстрашных глаз, пожалуйста. Сплошь и рядом люди бросают своих детей! Вы что? Незнаете?

— Нет, я знаю, — сказал он растерянно. — Знаю, конечно. Нокак-то я никогда не думал, что…

— А зачем вам об этом думать?! — спросила она запальчиво. —Это совершенно не ваше дело.

— Да как не мое-то?! Как раз мое!

Кажется, Маша едва удержалась от того, чтобы спросить, когдаэто стало его делом, и он почувствовал, что она удержалась.

— Маш, может, ты мне что-нибудь объяснишь?

Она опять достала телефон и опять протерла панель.

— Да что рассказывать, Дмитрий Андреевич? Нечегорассказывать. Моя сестра родила Сильвестра, когда ей было шестнадцать лет.Только-только исполнилось. И она оставила его в роддоме, не захотела брать. Ну,а мы с мамой взяли. Папа к тому времени уже умер, а у мамы на работе былосокращение, и денег им совсем не платили, а с сестрой и того хуже. Она нигде неработала и учиться не желала. Ей все… развлечений хотелось, а денег на них небыло. Да и еды в магазинах не было. Помните начало девяностых?

Дмитрий Родионов промычал что-то невразумительное, чтодолжно было означать, что он помнит.

В начале девяностых у него только-только начинался бизнес,очень успешно начинался, между прочим. Он торговал компьютерами, деньги получалчерным налом и купил себе лимузин, кажется краденый. Он ужинал исключительно вдорогих ресторанах, которых тогда в Москве было раз-два и обчелся, и покупалбарахло только в «Ирландском доме», который впоследствии благополучноразорился. Деньги он перестал считать после того, как понял, что они вообще некончаются, и еще из того времени ему запомнилось, что тогдашняя его жена налевой руке носила золотые часы «Картье» — его подарок, а на правой несколькогремящих пластмассовых браслетов. Тогда пластмассовые браслеты в Москве были вмоде.

— Ну вот. А мне было семнадцать, только-только стукнуло, унас всего год разницы. И мы с мамой решили Сильвестра забрать. И забрали.Сильвестром мы его назвали, а Элла зачем-то записала его на фамилию того типа,от которого она родила, ну, а раз Иевлев, мы решили, что пусть уж будетСильвестр, как в «России молодой». А Элла на Север уехала, на заработки вродебы, и мы о ней года… три, наверное, вообще ничего не знали.

— И… что?

— Ничего. — Она пожала плечами. — Я работала, а мама растилаСильвестра. Я хорошо зарабатывала, правда, вкалывать приходилось много. Мы вТроицком жили, в электричках холодно, окна выбиты, и ходили они кое-как, безрасписания. Я однажды даже в обезьяннике ночевала, представляете?

— Почему?

— Да нипочему. На электричку опоздала, вокзал на ночьзакрывали, ну, я и пошла в дежурную часть, попросилась посидеть. Они пустили.Даже чаю мне дали. Хорошие ребята попались.

— Хорошие, — согласился Родионов. — Очень хорошие ребята.

— Сильвестру мы ничего не говорили, потому что не знали, чтос Эллой, где она, появится ли… Она появилась, но уже с Лерой. Оставила ее нам иуехала.

— Как?! — поразился Родионов. — Опять?!

— Опять, — согласилась Маша. — И слава богу, что оставила, —добавила она торопливо, — не приведи господи, если бы в детдом отдала.