Алиса говорила очень тихо, но Деннису показалось, что онакричит. К ним направлялся улыбающийся, круглолицый бармен с рыжими усами.

– Извините, мы уже закрываемся.

Деннис быстрым движением опрокинул в рот каплю коньяку,оставшуюся на дне рюмки, потом встал, обошел стол и взял Алису за плечи.

– Пойдемте.

Они не произнесли ни слова, пока ехали в лифте, пока шли покоридору. Он открыл дверь своего номера, пропуская ее вперед. Она замерла напороге.

– Меня-то вы не боитесь, Алиса? – спросил он, мягкоулыбнувшись. – Бар закрыт, в вашем номере спит Максим, мы можем разбудить его.Больше поговорить негде. Заходите.

Она вошла, уселась в кресло, съежившись, обхватив плечируками.

– Кто-нибудь, кроме вас, знает? – спросил Деннис.

– Теперь да.

– Вы имеете в виду меня?

– Я имею в виду Майнхоффа. Он все понял, когда увидел нас вкафе. Он все понял потому, что для него это важно. Благородная баронская кровь.Сын. Его кровь. Его собственность. – Она говорила быстро, отрывисто, и опятьДеннису показалось, что она кричит, хотя это был почти шепот. – Надо знать Карла,а я его знаю. Мы познакомились пятнадцать лет назад. Все произошло не сразу.Потом еще четыре года он то и дело возникал в моей жизни. Я понятия не имела,кто он. Просто немец из ГДР, аспирант Института международных отношений. Онприезжал в Россию. Это, конечно, была не любовь. Что-то совсем другое…

Москва, январь-август 1987 года

Ирина Павловна Воротынцева расхаживала по своей просторной,стерильно чистой кухне из угла в угол, держа в руках телефон на длинномпроводе.

– Сколько можно тянуть! – кричала она в трубку. – Он ужепотерял человеческий облик. Неужели вы не понимаете, что гипноз для него – какмертвому припарки?

– Я не могу взять на себя такую ответственность, – вздыхал втрубке нарколог Анатолий Коробец, – вы ведь знаете, что будет, если он сорветсяхотя бы один раз. Мы потеряем его.

– Лично я его уже давно потеряла. Меня беспокоит не он, адочь. Она живет с ним, она взвалила на себя это, и я не могу не думать о ней.Если бы вы видели, на кого она похожа… Ну я прошу вас, поговорите с Юрием впоследний раз. Терять уже нечего.

– Ирина Павловна, а почему вы сами не можете с нимпоговорить?

– Пыталась уже, – Ирина Павловна остановилась и тяжелоуселась на табуретку напротив Алисы, – он ссылается на вас. Будто бы вы хотитееще подождать. До лета.

– Весна – тяжелое время для сердечников.

– Он прежде всего алкоголик, а потом уже сердечник! Выможете на него повлиять. Простите, что я так резко разговариваю с вами, ноповторяю, мне страшно за дочь. Два месяца назад у нее было сотрясение мозга. Яне сомневаюсь, головокружения у нее начались на нервной почве. А что будетдальше?

Алиса сидела, низко опустив голову, ковыряла вилкой кусокжареной рыбы. Ей было неприятно слушать этот разговор, она отговаривала мамузвонить Коробцу, но Ирина Павловна, человек решительный и жесткий, все-такинабрала номер.

– Хорошо, – устало согласился Коробец, – я попытаюсьпоговорить с ним еще раз. Но обещать ничего не могу. В любом случае до мая мыбудем обходиться гипнозом.

– Почему ты не ешь? – спросила Ирина Павловна, положивтрубку. – Я сорок минут стояла в очереди за этой рыбой, пожарила специально ктвоему приходу, как ты любишь, с лучком.

– Прости, мамуль, не хочется.

– Алиса, что с тобой происходит? Ты зеленая, на тебясмотреть страшно.

– Ничего, мамуль. Со мной все в порядке.

– А все в порядке, так давай ешь!

– Не могу… – Алиса судорожно сглотнула. – Тошнит меня,мамочка. Это бывает после сотрясения.

Ирина Павловна долго молчала, потом, не глядя на дочь, тихоспросила:

– Сколько у тебя недель, Алиса?

– Четырнадцать.

– Что будем делать?

– Не знаю, мамочка.

– То есть как – не знаю? Ты что, успела за десять дней,которые мы не виделись, выйти замуж?

– Нет, – глухо пробормотала Алиса, – замуж я не вышла.

– Хотя бы скажи, кто он?

– Теперь это не имеет значения.

Ирина Павловна встала, громко двинув табуреткой, вышла изкухни, вернулась, держа в руках раскрытую записную книжку. Она так нервничала,что несколько раз сбилась, набирая номер.

– Кирочка, здравствуй, дорогая. Как у тебя дела? Да… надоже… я тебя поздравляю… Кира, ты можешь принять мою Алису прямо завтра? Да,очень срочно… говорит, четырнадцать недель… нет, об этом речи быть не может…Ну, что делать? Я понимаю, срок большой, но она молчала все это время. Она ведьу нас такая вся из себя сложная… Спасибо… да, конечно… спасибо, Кирочка, целуютебя.

Положив трубку, Ирина Павловна стала капать себе в рюмкувалериановые капли.

– Пять… восемь… – сосредоточенно считала она, – завтра кполовине девятого ты должна быть у Киры Александровны на Покровке. Она всесделает в тот же день. Под общим наркозом… одиннадцать… пятнадцать… – ИринаПавловна опрокинула рюмку в рот, сильно поморщилась. – Почему ты рассталась сКолей Иевливым? Ну почему? Такой чудесный мальчик, воспитанный, умный,перспективный, из интеллигентной семьи… А чем тебе Годунов не угодил? Квартира,машина, загранкомандировки… Вышла бы за Годунова и рожала бы на здоровье. Я,конечно, понимаю, разница в возрасте, но тогда выходила бы за Колю. Вы с нимровесники. Ну, от кого ты залетела? От кого? От этого твоего сумасшедшегонемца? Что ты молчишь, Алиса? Почему ты все время молчишь?

На следующее утро Алиса, пошатываясь от слабости послебессонной ночи, вошла в кабинет Киры Александровны Ярославцевой, бывшейсокурсницы Ирины Павловны по Первому медицинскому институту.

– Ты действительно ужасно выглядишь, детка, – сказалаЯрославцева, – ну, давай раздевайся. Что же ты дотянула до четырнадцати недель?Ты уже большая Девочка… Ладно, времени мало. Я договорилась насчет анализов,сделаем все прямо сегодня, завтра тебя отпущу домой. Давай, детка, не копайся.У меня сегодня тяжелый день.

Алиса продолжала стоять, глядя в пол.

– Ну, ты что застыла? Будет общий наркоз, новый французскийпрепарат, ты ничего не почувствуешь. – Кира Александровна стала тщательно мытьруки у раковины. – Халатик есть у тебя? Мама предупредила, чтобы ты привезлавсе свое? Тапочки, халат, рубашку… Да что с тобой?