Алиса дрожащими руками открыла сумку, вытащила запечатаннуюкоробку французских духов «Клима», поставила на стол. Вчера мама сказала, чтоденег Кира не возьмет, и передала для нее эти духи.

– Спасибо, спасибо, детка, – улыбнулась Ярославцева, – этомои любимые.

Алиса присела на краешек стула, стала медленно сниматьсапоги, вытянула из сумки пакеты с тапочками, с халатом и ночной рубашкой.Потом ей сделали анализ крови, и уже через час в маленькой операционной ее ждаланестезиолог со шприцем в руках. Вошла Кира Александровна в марлевой маске, срастопыренными пальцами в стерильных перчатках.

– Ну, давай, деточка. Что ты опять застыла? Нельзя к этомуотноситься как к трагедии. Эй, Алиска, ты плачешь, что ли? Прекрати сейчас же!Что за детский сад? Возьми себя в руки.

– Ну, мы долго рыдать-то будем? – подал голос анестезиолог.– Давай, барышня, быстренько в кресло. Сопли и слезы убрать! Тоже мневеликомученица! Давай, у меня через двадцать минут плановая операция.

– Простите, – прошептала Алиса, едва шевеля губами, –простите, я не могу… Я домой поеду. Не могу.

– Ну, здравствуйте! – Ярославцева всплеснула руками вперчатках. – Это что за новости такие? Ну-ка давай, быстренько залезай вкресло! Раз-два, и готово.

– Кира Александровна, простите, я не могу его убить. Он тамживой… Он ни в чем не виноват…

– О господи, – анестезиолог выразительно закатил глаза, – яв последний раз спрашиваю, мы ложиться в кресло будем или нет?

– Нет.

– Если ты рассчитываешь, что я уйду на пенсию и буду сидетьс твоим ребенком, то ты очень ошибаешься! – кричала вечером мама в телефоннуютрубку. Где он, твой немец? Ты соображаешь, что творишь со своей жизнью? И нетолько со своей, с моей тоже! Сначала встань на ноги, устройся на приличнуюработу, замуж выйди! Ты хоть понимаешь, что значит быть матерью-одиночкой внаше время?! На что ты собираешься жить? На жалкое пособие? Ты думаешь, я увижутвою крошку и сердце мое дрогнет? Не жди этого! Мало мне проблем с твоим отцом,так ты еще… по какому праву?.. Там только сгусток клеток… каждая женщина черезэто проходит, каждая… и не надо раздувать проблему, делать из простейшейхирургической операции трагедию. Почему ты молчишь?! Почему ты все времямолчишь?

– Не волнуйся, мамочка, – тихо сказала Алиса, дослушав доконца, – я вовсе не надеюсь, что твое сердце дрогнет. Я обещаю, мой ребенок недоставит тебе никаких хлопот.

Когда живот у Алисы заметно округлился, опять возник на еегоризонте серый майор Харитонов.

– Вас можно поздравить, Алиса Юрьевна? Вы ждете ребенка?

– Вы удивительно наблюдательны, товарищ майор.

– Если не секрет, кто отец?

– Ну какие могут быть от вас секреты? Совершенно случайнаявстреча с давним знакомым.

– А конкретней?

– Дорогой Валерий Павлович, – покачала головой Алиса, – мы свами люди современные, разумные, не первый день знакомы. Этот человек женат, унего крепкая счастливая семья, дети. Я подошла к вопросу вполне прагматично.Хочу родить себе здорового ребенка. Мне уже двадцать пять, возраст не девичий.А что касается ваших подозрений – успокойтесь. Я бы ни за что не решиласьродить ребенка от Карла. Он слишком неуравновешенный, слишком сложный, ну ивообще зачем мне эти проблемы?

Майор был удовлетворен ответом. Ее опять оставили в покое.

…В начале мая Юрию Владиславовичу вшили ампулу. Здоровье егобез спиртного быстро шло на поправку. Его все чаще приглашали в институтБурденко консультировать сложных больных. В июне он потихоньку начал покупатьдетские вещи, достал по записи немецкую коляску, чешскую кроватку.

– Папа, это плохая примета, – говорила Алиса, – нельзяничего покупать заранее.

– Ты хочешь, чтобы я носился потом по всей Москве свысунутым языком? Ведь ничего просто так не купишь. Магазины пустые… А вот,смотри, это ботиночки для первых шагов, с твердой пяткой, одиннадцатый размер.А это костюмчик теплый, тоже на годик. У нас одна медсестра обещала принестифинский зимний комбинезончик… Да, вот еще погремушки…

Август начался тридцатиградусной жарой и долгими частымигрозами. В пятницу, третьего числа, провожали на пенсию операционную сеструНаташу, с которой Юрий Владиславович проработал многие, годы.

После торжественной части отправились из актового зала вординаторскую, где был накрыт стол.

– Ну кто же тебя, Юра, пить-то заставляет? Посидишьполчасика, лимонадом чокнемся, – уговаривали коллеги.

– Нет, ребята, я домой пойду, – упирался Юрий Владиславович.– Моя Алиса должна родить со дня на день.

– Так ты позвони ей, предупреди. Если что, номерординаторской она знает. Возьмешь такси, через двадцать минут будешь дома.

– Если ты уйдешь, я обижусь. – Наташа никак не хотела егоотпускать.

Юрий Владиславович махнул рукой, согласился. Он редко бывалв институте, скучал по работе, по коллегам, а тут – такое событие. Ну как жеможно обидеть Наташу, с которой он проработал столько лет?

– Папочка, ты только не забывай, тебе ни глотка нельзя, никапельки, сказала Алиса по телефону, – и не задерживайся слишком долго. ТетюНаташу поцелуй за меня.

В маленькую ординаторскую набилась толпа народу. Врачи,медсестры, санитары пили спирт, дорогой коньяк, который в изобилии дарилиблагодарные больные. В веселой неразберихе кто-то плеснул шампанского ЮриюВладиславовичу в стакан. Он выпил залпом за Наташино здоровье и сначала ничегоне почувствовал, даже не отличил от лимонада.

А потом, смеясь над чьим-то соленым анекдотом, подхватилчужую рюмку с коньяком, опрокинул в рот, быстро зажевал шоколадной конфетой с ликером.В сутолоке кто-то споткнулся, и целая мензурка чистого медицинского спиртавылилась Юрию Владиславовичу на рубашку. А потом он опять перепутал лимонад сполусладким шампанским. Ему хотелось пить, во рту пересохло.

Через несколько минут ему стало нехорошо. Заныло сердце,зашумело в ушах, бросило в жар, потом зазнобило. На лбу выступил холодный пот.В ординаторской было сильно накурено, душно, шумно. Он подумал, что надо выйтина свежий воздух, в тихий зеленый институтский сквер.

Собиралась гроза. Небо над сквером почернело. ЮрийВладиславович взглянул на часы, подумал, что Алиса волнуется и, не дай бог, унее начнутся схватки, а его не будет рядом. Надо успеть к метро до грозы. Натакси жалко денег. У них сейчас так плохо с деньгами, каждый рубль на счету. Ачувствует он себя вполне сносно, просто духота, воздух спертый. Лучше невозвращаться в ординаторскую, бежать домой не прощаясь.