– Папа, – Алиса подошла к нему, провела ладонью по колючейпотной щеке, папочка, посмотри мне в глаза.

– Подожди, дочка. Мы говорим о важных вещах.

– Папа, ты соврал? Ты договорился с Коробцом и он тожесоврал? Тебе не вшили ампулу?

– Коробец пытается лечить меня гипнозом. Мы решили подождатьс ампулой, он громко икнул, – водочку поставь на место, а?

– Не беспокойся, – усмехнулся Карл, – я сначала выяснил,можно ли твоему папе пить. Я помню, ты говорила, что собираешься вшить емуампулу. Он мне сообщил под большим секретом, что никакой «торпеды» пока нет, итолько тогда я поставил на стол водку.

– Умный парень, отличный парень твой Карл. Но поретполнейшую чушь. Прямо фашист какой-то! Твой прадед дрался с ними в Первуюмировую, твой дед долбал их под Сталинградом, а я вот пью на брудершафт. Хендэхох, Карлуша! Лисенок, хватит, не дуйся. Сядь и выпей с нами.

Алиса молча поставила бутылку на стол и отправилась в своюкомнату, звонить наркологу Коробцу.

– Ну, простите меня, – вздохнул Коробец, выслушав ее гневнуютираду. – Я понимаю, получилось нехорошо. Я давно знаю Юру, надо смотретьправде в глаза. Он бы угробил себя, ему опасно вшивать ампулу. Мы сейчаспробуем гипноз…

– Анатолий Сергеевич, ну мне можно было сказать сразу? Ячуть с ума не сошла, когда увидела бутылку.

– Вы слишком остро реагируете. Так нельзя. Положив трубку,она несколько минут сидела в странном, тупом оцепенении. На ее письменном столев старой керамической вазе стояло семь больших чайных роз. Их тоже принес Карл.По-хозяйски зашел к ней в комнату, налил воду, поставил цветы. Неужели опятьвсе сначала? Завтра позвонят из КГБ или перехватят ее на улице: «Ваши отношенияс Майнхоффом восстановились? Замечательно. Продолжим сотрудничество».

Он появлялся и исчезал когда хотел. Она не ждала его. Нокаждый раз со жгучим стыдом чувствовала, как замирает сердце. Она говорила:хватит, я не люблю тебя. Мы слишком разные люди. Она давно перестала спорить сним, не повторяла, что расизм – это неприличная болезнь.

Ему все было смешно и жизнь казалась чем-то вроде огромнойуморительной хохмы. Люди с Лубянки выглядели шутами гороховыми, жалкимигномами, которых глупо бояться.

– Я просто болтал в пивной, что все вокруг дерьмо и миромправят старые пердуны. Многие со мной соглашались и слушали с удовольствием.Наши придурки из Штази решили, что я сколачиваю оппозиционную партию. У насведь нет диссидентов, мы стадо, еще послушней, чем вы. А нашим чекистам тожехочется иметь своих Солженицыных и Сахаровых. За неимением лучшего на этупочетную должность избрали меня. Я не против. Я польщен. Но это развлечениедолго не продлится. Очень скоро рухнет Берлинская стена, и я специально привезусюда моток колючки, чтобы повесить на нем этого твоего серого майораХаритонова.

Алиса понимала, он морочит ей голову. Если бы его толькозаподозрили в диссидентских настроениях, ни за что не учился бы он в такомгэбэшном вузе, как МГИМО. Не светила бы ему престижная аспирантура. Когда онисчезал, она почти не вспоминала о нем, но стоило увидеть, и что-то с нейпроисходило.

Все казалось немножко нереальным, не стоящим внимания идолгих, мучительных размышлений. Рядом с ним было смешно и нелепо о чем-тодумать, чего-то опасаться. Он красиво подхватывал на руки, щекотал губы своимисветлыми усами.

– Ты скажешь, что в Парке культуры я встретился с лысыммолодым человеком в полувоенной форме. Он говорил с украинским акцентом. Ты неслышала, о чем был разговор, только поняла, что я согласился на егопредложение. Правда, торговался. Тебе покажут несколько фотографий. Ты выберешьвот этого.

Он держал перед ней черно-белый снимок. Со снимка мрачноглядел бритоголовый парень с совершенно ублюдочным лицом.

На самом деле Карл встречался при ней с пожилым толстымкавказцем, и не в Парке культуры, а на ВДНХ.

– Карл, мне страшно, – говорила она, – ты используешь меня вкаких-то своих шпионских целях. Они ведь запросто могут узнать правду, и тогда…

– Хорошо, скажи им правду, – улыбался он, – настучи им наменя. И все будет нормально. Ты подружишься наконец с этой милой организацией ипочувствуешь себя честной комсомолкой.

– Я хочу, чтобы ты исчез, – говорила она, зажмурившись, –никогда не звони мне, это последний раз.

– Конечно, последний раз. Ты ведь не любишь бедного Карлушу.Ты только поцелуешь меня на прощанье, вот так. И я отправлюсь на Краснуюплощадь закладывать взрывчатку под мумию Володи Ульянова. Завтра меня уже небудет. Я сгину в застенках Лубянки и, умирая, буду шептать твое имя.

Он исчезал через неделю, потом появлялся месяца через три.Она рассказывала сказки серому майору. То ли майор был недостаточно прозорлив,то ли сказки были слишком похожи на правду, но ничего страшного не происходило.Алисе верили.

За ней ухаживали приличные, надежные молодые люди. Ее звализамуж. Она не хотела. Но не из-за Карла. Она знала, что не сможет бросить папуи никто чужой не выдержит рядом тяжело больного, безнадежно пьющего человека.

Представить совместную жизнь с Карлом было невозможно. Онникогда не заикался об этом, оба заранее знали – ничего не выйдет. Эта темабыла у них как бы под запретом по взаимной молчаливой договоренности.

Год назад у Юрия Владиславовича случился второй инфаркт. Ейсказали, что надо готовиться к худшему и надежды нет. Она выхаживала отца,сначала в реанимационном отделении, потом дома. Он выжил. У нее началасьобратная реакция – тяжелая, затяжная депрессия.

И тут появился Карл. Впервые ей всерьез, по-настоящему нехотелось его видеть. Совсем не хотелось. Она вешала трубку, когда слышала егоголос. Она не открыла дверь, когда увидела его через «глазок» с большимбукетом. Она знала он может простить, пропустить мимо ушей любые, самые резкиеслова. Но молчание, запертая дверь оскорбят его по-настоящему. Он исчезнет. Всекончится.

– Я барон фон Майнхофф, последний барон. Я имею право судитьи делить, по голосу было слышно, что он тоже пьян.

– А я князь, если хочешь знать. Я Воротынцев, мать твою! –орал отец. Мой род древнее твоего варварского баронства. Когда мой прадедженился на немке, урожденной фон Раушенберг, курляндской баронессе, это былопочти мезальянсом. Вообще, вся история России – это сплошной мезальянс,неметчина. Вы нами правили триста лет, а все мало вам! Революцию нашу выоплатили. Кто давал деньги большевикам? Кто пропустил Ленина в Петроград иоплатил ему проезд в мягком вагоне? – Юрий Владиславович шарахнул кулаком постолу. – Барон! Ты, Карлуша, сопляк из гитлерюгенда, а не барон! Спесь – первыйпризнак плебейства! Спесь и снобизм! Это свойственно лакеям, нуворишам ипартийным работникам!