Он не знал, что скажет ей, когда увидит. Марта уже поджидалаего на расчищ??нном тротуаре, притоптывала ногами в ботинках. Наверное, давностояла и замерзла. «Ей нельзя простужаться, — подумал Данилов равнодушно. — Онабеременная».

— Ты что такой ужасный? — спросила она, когда он притормозилрядом и выбрался наружу. — Опять что-то стряслось?

— Стряслось, — произнес Данилов, не глядя на нее. — Почемуты мне не сказала, что это мой ребенок?

Галки кричали в верхушках голых деревьев, собирались спать.Небо темнело на глазах. Мимо прошла женщина с мальчишкой, снег скрипел под ихногами, как на деревенской улице.

— Откуда ты узнал? — буднично спросила Марта.

Данилов пожал плечами.

— Позвонили из женской консультации, или как там онаназывается. Ты забыла у меня телефон.

— Да, — сказала Марта.

— Ты… собиралась мне сказать? — спросил Данилов, как будтоэто имело значение.

— Не знаю, — ответила Марта и отвернулась, пряча нос вворотник шубы.

Они еще постояли молча. Галки все кричали, не моглиустроиться.

— Возьми. — Данилов сунул ей в руку телефон. Она взяла.

— Андрей.

— Я не хочу тебя видеть, — сказал он сквозь зубы, — ясно?

Она кивнула, и он пошел по тротуару. Снег скрипел под ногамии летел в лицо. Он отошел довольно далеко, а потом не выдержал и оглянулся.

На тротуаре было пусто, Марта ушла. Совсем замерзла,наверное.

К девяти часам вечера Данилов понял, что битву с самим собойон проиграл.

Когда он учился в школе, газеты много писали про всякиебитвы. Каждый год была «битва за урожай». Эту битву неизменно проигрывали. Ещебыла «битва двух систем», и она тоже окончилась бесславно. Вот и он столь жебесславно проиграл свою битву.

Он забыл на работе портфель с блокнотом, в котором были«вещественные доказательства и подозреваемые», и злился на себя за это.Впрочем, напрасно он злился. Все равно он не мог ни о чем думать, только о том,что это его ребенок.

Что он станет с ним делать? Как он станет его растить?

Он не хотел иметь никаких детей. С женой он сразудоговорился, что с ребенком они… подождут. Жена согласилась легко — ей тоже ненужен был ребенок.

А теперь поздно, теперь он уже есть, есть, и изменить ничегонельзя, и Марта даже не собиралась говорить ему о ребенке, как будто Даниловкакой-нибудь совсем пропащий или и вправду сумасшедший, от которого нужноскрывать ребенка.

В квартире было тихо, так тихо, что Данилов время от временивключал телевизор, чтобы убедиться, что еще не оглох. Телевизор взрывалсяавтоматной очередью, или заходился душераздирающим пением, или высказывалсясочным и значительным голосом, и, Данилов его выключал. Марта не приедет.

Не приедет сегодня, и завтра не приедет, и, может быть,вообще не приедет. Раньше он тоже думал об этом, и ему становилось тошно, нораньше в этом был виноват Петрысик — с его салом, брутальной внешностью ислезливым пением, — а теперь Данилов был виноват сам. Один.

Он думал и курил, курил и думал, а потом курить уже сталоневмоготу.

Хорошо бы, если б можно было так же — раз, и перестатьдумать и вытряхнуть все старые тревожные мысли, как он вытряхнул переполненнуюпепельницу.

Марта врала ему, и он не хочет ее видеть. Все так. Все так.

На широком пледе, покрывающем диван, были светлые и темныеквадраты.

Темных было сто тридцать три, а светлых сто тридцать четыре.Он подсчитал.

Может, он все-таки свихнулся?

Телефон не звонил, потому что Данилов разбил его об стену, ановый не купил, хотя и собирался. Ребенок уже есть.

Он сидит внутри у Марты, скрюченный, маленький, Даниловуказалось почему-то, что он непременно похож на мышонка. Голого страшногомышонка со сморщенным мышиным животом и лысым мягким черепом. Наверное, у негомягкие уши и крохотные, только прорисовавшиеся пальчики.

Марта не собиралась рассказывать ему о мышонке, как будтозаранее знала, что он его не захочет.

Все так. Все так.

Он был абсолютно свободен, так же, как сегодня утром, когдаеще ничего не знал. Он освободил себя, когда сказал Марте, что не хочет еевидеть. Она гордая, и храбрая, и очень решительная, и просить ни о чем нестанет. И навязывать ему мышонка тоже не станет, это уж точно. Можно житьдальше так, как он жил до этого, но от одной мысли о том, что он будет жить,как жил, Данилова тянуло немедленно удавиться.

Марта так говорила. Она раскладывала перед собоймногочисленные справочники, включала компьютер, смотрела с тоской и спрашивалаДанилова: «Нешто удавиться?»

Выпить бы водки, но всю водку он выпил, когда нашел на своейпостели окровавленную рубаху.

Когда зазвонил мобильный телефон, он так обрадовался, что несразу ответил. Нужно было сначала несколько секунд подышать.

Конечно, это была не Марта.

— Андрюшик, — позвала Знаменская интимным басом, — как вытам, мой мальчик? Что-то давненько я не руководила строительством моего дома.Сегодня в Думе я купила прелестный журнальчик. Называется «Ваш балкон». Вызнаете, оказывается, на балконе вовсе не обязательно сушить фиолетовые одесскиеподштанники, а можно устроить прелестный дортуар!

— Что устроить? — переспросил Данилов, продираясь к ее басусквозь ломоту в голове.

— Андрюшик, что с вами?

— Мне плохо, — неожиданно для себя сказал Данилов, — я…болен.

— Ни черта вы не больны! — вдруг резко сказала Знаменская. —Это вы мамочку, что ли, наслушались вашу? Она все скулила, что вы больны! Чтоза бред! Молодой мужик, какие, на х…, болезни!

— У меня проблемы, — пояснил Данилов. Ему показалось, чторык Знаменской как-то утихомирил его голову. — Серьезные.

— Вы напились? — осведомилась Знаменская.

— Нет, — ответил Данилов.

— С ума сойти, — удивилась Знаменская. — Сейчас я приеду, ивы напьетесь. Диктуйте адрес.

И она в самом деле приехала.

Данилов ни одной минуты не сомневался в том, что академикЗнаменская и не подумает тащиться к нему в Последний переулок со своейакадемической дачи то ли в Усове, то ли в Моженке. Когда позвонили в дверь, онбыл уверен, что явился Иван Иваныч с какими-нибудь счетами.