одной рукой, как тогда, в храме, когда она плакала у меня на плече.

Тогда я еще не знала.

– Рехетре, мне нужно у вас спросить кое-что. Мне очень жаль об этом говорить, напоминать вам о боли, но это о вашем ребенке.

Она медленно выдыхает.

– Напоминать? Как будто я забыла? – Ее голос срывается на вой в оглушающей темноте. – Каждую минуту. Словно… словно шакалы терзают мое сердце.

Я сглатываю горячий ком в горле.

– Ваш ребенок. Я… прошу прощения, мне не сказали. Это был мальчик? Или девочка?

В лунном свете я вижу, как она смотрит на меня.

– Ренпет. Ее звали Ренпет. В честь богини времени.

Богиня времени. В легких будто не осталось кислорода.

Я вдруг понимаю, что всю жизнь ждала этого момента. Не отдавала себе отчета, но все равно верила. Даже несмотря на неотправленное Письмо в агентство, лежащее в ящике, на уверения Ба, что вопросы не помогут. Я знала, что однажды встречу свою мать.

Но ребенком или взрослым, я и представить не могла, что мы встретимся вот так.

Я дрожу, как ветка в бурном потоке. Чувствую себя пустой и наполненной, разбитой и целой.

И что мне сказать этой молодой девушке – моложе меня – о ребенке, которого она потеряла?

Могу ли я ей объяснить, что я и есть путешественница из сплетенной для нее истории? Что я сбежала в будущее? Что оставила позади не дитя, а свою мать? И вернулась к ней, постарев почти на тридцать лет?

Сможем ли мы возместить пропущенные дни рождения – не как я мечтала в детстве – блестящими посылками и красными бантами, но… как-нибудь?

Я слышу шорох шагов за дверью, и в комнату входит мужчина.

Рехетре замирает в моих объятиях.

Царь пришел за ней?

Хуже. К нам приближается Садики.

– Великая жена. Царь призывает вас к себе.

Она жмется ближе ко мне.

Я держусь за нее крепко, будто ее хотят отвести на казнь.

– Скажите моему мужу, что я больна.

Садики сверлит меня взглядом.

– Он не будет ждать.

Я думала, стражник на стороне Рехетре? Может быть, как раз поэтому он боится, что будет с ней в случае отказа.

Царица поднимает глаза и смотрит прямо на него.

Я редко видела ее такой сосредоточенной.

– Садики. Я не могу больше иметь детей. Я не хочу.

Она говорит надрывно и искренне.

Ее телохранитель моргает, опускает плечи. Черты лица смягчаются жалостью, и он кивает, принимая ее ответ.

– Я передам, что вы больны.

Временное облегчение. Не решение проблемы.

– Но ты. – Он сверлит меня взглядом. – Тебя здесь быть не должно. Иди в свою комнату, немедленно.

Я оглядываюсь на Рехетре. Подождет ли объяснение до утра?

Царица кивает мне, укладываясь обратно в кровать.

Она бледна. Даже если ее болезнь – предлог, выглядит достоверно.

Ночью я подумаю, как лучше ей объяснить ситуацию. Может, я расскажу еще одну историю, которая осторожно направит ее к истине.

Я иду за Садики до двери, медлю в проходе, оглядываюсь на лежащую царицу.

– Рассказчица?

Это слово разбивает мне сердце.

– Да, Благословенная жена?

– Вели позвать Багадура.

Глава 37

Если мы поверим, что красота скрыта в книгах и музыке, то они обманут нас. Красота не в них, она лишь приходит в наш мир с их помощью, и вместе с ней приходит тоска… Потому что книги – только запах неизвестного цветка, эхо не расслышанной мелодии, новости из страны, где мы еще не побывали.

К. С. Льюис

– Кепри, проснись!

Я тут же открываю глаза.

– Что такое?

Они склонилась над узкой кушеткой, где я вчера переодевалась и вечером, по возвращении из покоев Рехетре, уснула.

Еще темно – середина ночи, – но ее лицо освещено факелами из коридора, и я вижу, что она не в порядке. Шок? Испуг?

– Они, что случилось?

– Они идут за тобой!

– Что? – Я смотрю на открытую дверь. – Кто идет? Зачем?

Но топот сандалий из коридора только больше пугает ее. Она ищет глазами, где можно было бы спрятаться, но комната такая маленькая, что укрыться негде.

Вместо этого она прижимается к стене около дверного проема, будто так ее не заметят.

В комнату входят двое вооруженных мужчин и хватают меня под руки.

– Что происходит? – Я пытаюсь вырваться, вглядываюсь в их ничего не выражающие лица.

– Они, что случилось? Куда меня уводят?

Никто не отвечает. Меня тащат из комнаты и вниз по коридору.

Я едва успеваю за их шагами.

Сквозь внутренний сад, погруженный в ночные тени.

Кажется, я слышу, как кто-то плачет?

Снова в неосвещенные коридоры, и вот мы у двойных дверей из орехового дерева.

Словно поджидая нас, двери распахиваются на каменных петлях.

Внутри еще двое стражников охраняют вход.

Меня толкают в тронный зал.

Я сразу замечаю помост в дальнем конце комнаты, на котором стоит трон. Барельефы по бокам трона – красные и синие цвета на желтом фоне – изображают связанных пленников разных побежденных племен.

Во всех углах комнаты горят жаровни. Свет ложится полосами на поверхности и отражается от позолоченных колонн, поддерживающих высокий потолок. Дым благовоний жжет глаза.

У левой стены стоит толпа женщин и плачет навзрыд, будто их пытают.

На золотом троне сидит, должно быть, сам Менкаура в двойной короне Верхнего и Нижнего Египта, в руке цеп и скипетр. По обе стороны от трона стоят нубийцы и обмахивают царя веерами из страусиных перьев. Он выглядит, как ожившая статуя египетского фараона. Он суров или даже зол.

Перед ним стоят двое мужчин спиной ко входу, но Менкаура бросает злой взгляд на меня, и они поворачиваются и расступаются, словно приглашая меня пройти вперед.

Багадур и Садики.

Это все из-за того, что Рехетре не пришла в покои мужа?

Меня предупредили, что будет, если я ослушаюсь. Сейчас изгнание звучит даже заманчиво.

Кроме до боли сильного желания сказать моей матери, что ее дочь найдена, жива.

– Спросите ее, – Садики обращается к царю, но рычит в мою сторону.

Я поднимаю голову, полная решимости ответить на любой вопрос, и иду вперед.

– Спросите ее, как она пыталась похитить царскую жену, а когда это не сработало, убила ее.

Ноги превращаются в воду. Я спотыкаюсь.

– Что?

Все замерли.

Даже женщины у стены прерывают свои завывания.

– Что ты говоришь? – Я всматриваюсь в лицо Садики.

Багадур с отвращением качает головой.

Менкаура склоняется вперед, руки на коленях. Он зол, да, но причина этой злости –