не понимаете! Она была моей матерью… Рехетре… Вы мой отец!

Менкаура поворачивается ко мне, ощерившись.

– Молчать! Я не стану слушать твои бредни, Рассказчица!

– Я знаю… она была моложе меня… но позвольте объяснить…

Но я уже на полпути из зала, в коридоре, двери закрываются. Я снова провалилась.

Силы покидают меня тут же, тело висит в руках стражников. Тут же встаю снова, вырываясь изо всех сил.

Без толку.

Снова по коридорам. Сквозь внутренний двор.

Я смотрю на белое небо, светлеющее к рассвету. Страх сначала камнем падает в живот, затем бежит по венам, как лава.

Еще один зал, затем сад, который я видела, кажется, миллион дней назад.

Все это очень нечестно. Бесполезная, тщетная затея. Будто я пробежала марафон под палящим солнцем, а финишная прямая исчезла за секунду до того, как я ее достигла.

Дурацкий Сад, подаривший надежду на встречу со мной – настоящей. Перед мысленным взором встают лица Элиота, Агаты Кристи, Баума и даже Садовника, их пустые обещания. Ложно заверяющие, что можно найти истину.

Видит Бог, я это позволила. Я разрешила им заставить меня пройти сквозь Сад, по мосту, оказалась в ужасной ситуации и скоро потеряю все.

В груди горит стыд за мою трусость. Слишком слаба, чтобы познать себя, слишком боязлива, чтобы отказаться.

Слишком хочется принадлежать чему-то.

Меня тащат сквозь невысокую стену к внешней дороге. Пирамиды смотрят на меня, Нил и пустыня на востоке разгораются розоватым огнем, все быстрее, слишком быстро.

И вот само солнце встает над горизонтом, заливает пустыню светом, поджигает позолоченные пирамиды.

Меня кидают на колени перед окровавленным камнем.

В спину упирается нога, толкая меня вперед. Подбородком бьюсь о камень, мои глаза останавливаются на крови с последней казни.

Стражник делает глубокий вдох.

Я тоже дышу, вдыхаю шок и смелость.

Лезвие со свистом рассекает воздух.

И – темнота.

Глава 39

Единственные слова, которыми я мог описать Природу, – это термины из сказок: «очарование», «заклинание», «колдовство»… Дерево дает плоды, потому что это волшебное дерево.

Г. К. Честертон

Темнота.

Холодно и мокро.

Дрожу.

Для рая слишком темно. Для ада – слишком холодно.

Я мертва, но в сознании.

Рука к груди – дышу. Пальцами по шее – сухо. Значит, мокро не потому, что я в крови. Влажный холод проникает в мое тело с земли.

Для Египта слишком много влаги.

Я с усилием открываю глаза, тяжело дыша. Сердце стучит в страхе перед тем, что я могу увидеть.

Вспышка света где-то неподалеку.

Пламя.

Получается, я на краю ада?

И это… полянка перед входом?

– Кей?

Голос зовет из темноты.

– Кей, что случилось? Ты в порядке?

Глубокий, взволнованный голос приближается ко мне.

Вдруг все встает на свои места, и я сажусь прямо, но слишком быстро – из-за головокружения снова опускаюсь на траву у моста, опершись на локоть, и Сэм стоит на коленях рядом, поддерживая меня за плечи.

– Я не умерла, – говорю я, и он смеется, но обеспокоенно – так смеются близкие человека, который начинает видеть призраков.

– Ты не умерла. – Он поднимает мои плечи выше, пока я не переношу вес так, что могу сидеть сама, затем убирает руку. – Что случилось? Ты упала в обморок?

Теперь я смеюсь. «Обморок» – такое случается с хрупкими викторианскими женщинами. «Потеря сознания». А вы попробуйте потерять голову!

Мой смех становится маниакальным и заканчивается истерическим фырканьем.

– Пойдем, давай-ка поднимем тебя с травы.

Я на ногах, в своем платье с цветами вистерии, я жива.

– Тебе стоит что-то съесть. И, может быть, выпить.

– Да. – Всенепременно.

Мы идем к чудесному столу под нависающим дубом. Сэм ставит несколько закусок на изящную фарфоровую тарелку, просит налить бокал красного вина, затем ловит мой взгляд и склоняет голову в сторону скамейки около основания дерева.

Он держит бокал и молчит, пока я ем – соленая икра на тончайших крекерах, огурцы с крем-фреш – не спрашивает, не пытается решить проблему. Умный парень.

Когда я доела последний крекер и выпила залпом вино, он только улыбается.

– Лучше?

– Да.

Я откидываюсь на спинку скамейки. Так устала, что не могу думать. Опять же, невозможно сказать, сколько времени прошло с моего полноценного сна. Сэм никак не отметил мое отсутствие, так что здесь могло пройти лишь несколько минут, как в моем мире, когда я возвращаюсь из Сада.

Неподалеку от нас стол с подарками сияет, как маяк творческой силы. Желтая стена «Террасы ночного кафе» лучится вызывающим зависть великолепием, которому невозможно подражать.

– Не все художники – гении. – Слова выходят из груди со вздохом, как принятие, хотя больше похоже не обвинение. – Я не гений.

Сэм берет меня за руку, обнимает мои холодные пальцы своей теплой ладонью.

– И я тоже.

Я ему не верю – он, в конце концов, в этом Саду, – но это не отвечает на мой главный вопрос.

– Что же дальше?

Он молчит.

Я оглядываю его лицо: грустная улыбка, сочувствие в глазах.

Качаю головой. Он не понимает.

– Одно дело – написать историю, нарисовать, спеть и знать, что ты мог сделать лучше, что творение не оправдало твоих ожиданий, но ты выучил урок – и следующая работа будет лучше предыдущей. Таков провал, это тяжело. Но совершенно другое дело – знать, что ты ограничен. Что твой талант никогда не оправдает твоих ожиданий, желаний. Что ты не гений и не создашь ничего великого.

Слова льются потоком – я не говорила так много с обезглавливания в Египте.

Сэм держит меня за руку, но смотрит в сторону, будто я задела его своими словами.

– Да. – В его согласии слышится затаенная злоба. – Да, это великое разочарование. И я видел художников, уничтожавших очень милые произведения из-за этого разочарования.

Я даю его словам повиснуть в воздухе Сада.

Милые произведения.

Были ли художники, которых упомянул Сэм, обмануты, думая, что их неудавшиеся работы ничего не стоят? Что их следует уничтожить?

Заключался ли обман в убеждении, что только великие творения имеют право на жизнь?

Я создала историю и верила, что она сможет вылечить Рехетре. Я не смогла исцелить ее. Но больно признавать, что я не обладаю талантом, чтобы написать такой рассказ, как бы мне ни хотелось.

– Мы можем делать только то, что в наших силах, – Сэм говорит мягче.

– А если наших сил недостаточно?

– Тогда их недостаточно.

Напротив нашей скамейки мужчины несут на платформу трубы, саксофоны, тромбоны. Вскоре они начинают играть композицию «Chattanooga Choo