– Злая, – подтвердила Настя, – поэтому лучшерассказывай, а то еще больше разозлюсь.

– Ой боюсь, – дурашливо пропищал Сергей тоненькимголоском. – Значит, так, Пална. Валентин Казарян накануне убийства имелкого-то в гостях, причем это был именно его личный гость, а не лагерноеначальство.

– Откуда знаешь? – перебила его Настя. –Факты или догадки?

– Догадки, но приближенные к фактам. У Казаряна былазаветная консервная баночка, которую он вывешивал на заборе, когда хотел датьпонять бомжам, что в лагерь нельзя. Обычно он ее вывешивал, когда в лагерь изМосквы приезжали проверяльщики или начальники. За день до убийства банкависела, и бомжи отправились ночевать к знакомому алкашу. На другой день впослеобеденную пору молоденький бомжик по прозвищу Биря зашел в лагерьпоклянчить у Казаряна спичек. Банки не было, спичками парень разжился, а напрямо поставленный вопрос о возможности вечернего визита внятного ответа неполучил. Дескать, там видно будет. И ни слова о том, что вчера, мол,начальство: нагрянуло лагерь перед осенними каникулами проверить. Ни слова!

А вечером баночка заветная – тут как тут, Я в Москвувернулся, начальников этих разыскал, они мне подтвердили, что в лагерь в те днине наведывались.

– Получается, у него накануне кто-то был и обещалпоявиться на следующий день тоже, но Казарян не был уверен, что онприедет, – сказала Настя. – И поэтому мы с тобой сейчас идем к егобывшей жене выяснять, не интересовался ли недавно кто-то из знакомых, где найтиВалентина, Где она живет-то? А то ты меня ведешь куда-то, я даже не понимаюкуда…

– Не боись, Пална, это я на мотоцикле плохо езжу, аногами-то я хорошо хожу, не заблудимся. О! Вот здесь нам поворачивать направо.

Они свернули на Малую Грузинскую, и Зарубин слегка замедлилшаг.

– Слушай, мы идем по делу или гуляем? – Настянедовольно дернула его за рукав. – Ты, по-моему, не торопишься, холостяк.

– Мадам Казарян, ныне носящая фамилию Островерхова,будет дома только в девять. Она в половине девятого забирает сына из бассейна.

Настя постаралась справиться с подступившим раздражением. Нучего она злится, в самом деле? Конечно, можно было встретиться не в восемь, а вполовине девятого, даже без четверти девять. Можно было вообще не встречаться,выслушать рассказ о заветной банке Казаряна по телефону и отдать Островерховуна откуп Сереже, сам бы справился, не маленький. А она, Настя, поехала быдомой. Можно было бы… Но зачем? Почему так, как получилось, хуже, чем так, какмогло бы быть? Ничуть не хуже. Она целый час будет ходить по улицам, конечно,это не парк и не лес, воздух в центре Москвы загазованный и грязный, но всеравно это лучше, чем сидеть в помещении и без конца курить. Кроме того, онабудет иметь возможность лично поговорить с бывшей женой Казаряна и задать ей тевопросы, которые сочтет нужным, вместо того чтобы потом расстраиваться иупрекать Сережу, не догадавшегося что-то спросить или выяснить. И наконец, всето, что скажет бывшая жена, Настя узнает сразу же, а не завтра утром. Это тожеплюс, и немалый.

– А вот и сюрприз! – громким шепотом произнесЗарубин.

– Где? – встрепенулась она.

– Да нот же, глаза протри, Пална! Перед тобой обещанное«Сватовство гусара»!

Настя остолбенела. В десятке метров перед ней стояли МишаДоценко с букетом цветов и сияющая Ирочка. Видно, она только что подошла,потому что цветы Миша вручал ей прямо на глазах Насти и Зарубина. Потом Мишаэлегантно подхватил Иру под ручку, и они скрылись за дверью, над которой сияланадпись «Международный салон».

– Ничего себе, – протянула Настя. – А тыоткуда узнал, что они здесь будут?

Зарубин хитро подмигнул и хмыкнул.

– Обижаешь, не совсем же я тупой. Мало ли откуда опервсякое разное узнает. Но ты оцени Мишаню, Пална. Ирина уела нас всех своимзнанием живописи, так он решил показать, что тоже не лыком шит, пригласил ее навыставку молодых художников. Хочешь приобщиться к прекрасному? У нас есть ещеполчаса.

– Нет уж, – Настя отрицательно покачалаголовой, – в другой раз. Не будем, смущать молодежь. Отведи меня лучшекуда-нибудь, где дают кофе и бутерброды. Сам небось поел, а про меня неподумал.

– Не подумал, – признался Сергей,оглядываясь. – Куда ж тебя отвести, подполковница? На этой улице у насМузей Тимирязева, завод «Рассвет», общежитие консерватории, художественныйсалон, от которого ты гордо отказалась… Остаются, как говорили предки, двапути: или вернемся назад, там есть булочная, или проскочим в Волков переулок,там корейский ресторан.

Выбор за тобой.

Настя немного подумала и выбрала булочную.

– А я думал, профессорские жены предпочитаютрестораны, – заметил Зарубин, ведя ее туда, где можно было купить сладкуюбулочку.

– Профессорские жены по нынешним временам должны житьэкономно, чтобы скопить деньги на уплату налогов, – горько усмехнуласьона.

Булочки оказались на редкость свежими и вкусными, и этонесколько примирило Настю с отсутствием кофе. Они не спеша дошли до высотногодома в Зоологическом переулке и ровно в пять минут десятого позвонили в дверьквартиры, где ныне проживала с новым мужем бывшая жена убитого ВалентинаКазаряна.

СЫН УБИЙЦЫ

С матерью мне повезло, чего нельзя сказать о папаше. Мамавсегда меня понимала и была моей лучшей подружкой. Когда она ушла от папаши,мне было совсем мало лет, и не могу утверждать, что я очень хорошо помню, какимон был тогда. Папаша, как мне стало известно уже позже, был крутым боссом воборонке, получал офигенную зарплату, так что алименты мы с мамой получалихорошие и регулярно. Мамулька моя – святая, никогда об этом придурке словахудого не сказала, хотя, наверное, надо было бы. Короче, детство я прожилбезоблачное. Как принято говорить у этих ученых хмырей, бесконфликтное.

Денежки папашины капали себе и капали, и мы с мамой горя незнали. И вдруг он объявился собственной персоной. Мне было уже двенадцать лет,и я давно перестал быть розовым несмышленышем.

Врать не стану, папаша произвел на меня сильное впечатление.Одет как герой американского кино, на иномарке, стройный, красивый (если ячто-то понимаю в мужиках, хотя и не уверен, в девчонках я разбираюсь лучше, этоточно). Ко времени его первого появления я слишком давно и слишком дружно жил смамулькой, чтобы кинуться к нему на шею с криком: «Папочка пришел!» В отличиеот мамы, которая обняла его и расцеловала в обе щеки, я только вежливо кивнул.В этот момент я, хоть и пацан совсем был, понял, что она до сих пор этого козлалюбит. Потому и отзывается о нем всегда хорошо. Но мне эта мысль непонравилась, и настроение моментально испортилось. Чего это она его любит?Любить, что ли, больше некого? Меня, например…

В общем, я тогда не понял, чего он вдруг приперся. Стольколет глаз не казал, и на тебе, пожалуйста. Они с мамой долго о чем-то говорили,отослав меня в другую комнату. Потом папаша взялся за меня. Какие у меня оценкив школе, да какие предметы мне больше нравятся, да какие книги я читаю, да чтоеще я знаю и умею, помимо школьной программы. Прямо настоящий допрос мнеучинил. Я в те годы брыкаться еще не научился, дружная жизнь с мамулькой кэтому как-то не располагала, поэтому я добросовестно, как дурак, ему отвечал.Дескать, из всех предметов больше всего нравится биология, книги я читаюисключительно про животных, а единственное, что я умею и чем хочу заниматьсявсю жизнь, это ухаживать за кошками. Я не выпендривался, честное слово! Ядействительно обалденно любил этих загадочных животных. Собаки казались мнечестными и доброжелательными, и поэтому слишком простыми, а вот кошки – эточто-то! Никто в них ничего понять не может, и именно это меня и привлекало. Смладенчества я подбирал на улице больных брошенных кошек, возился с ними,лечил, выхаживал и ловил от этого такой кайф, что никакими словами не передать.У нас с мамулькой постоянно жили четыре-пять кошек, в иные моменты доходило идо семи. Мы их обожали и, вылечив, пристраивали в хорошие руки, толькопроверенным людям, которые не будут их обижать. Если кошка была уже старая и ееникто не брал, мы оставляли ее у себя до самого конца. Со всей округи намносили пушистых лапушек на лечение или оставляли на время отъезда, точно зная,что в нашем доме их обиходят по высшему разряду. Мы с мамулькой принимали всех,никому не отказывали, а плату брали чисто символическую – только за прокорм илилекарства. Сам уход и присмотр был бесплатным, потому что и мама, и я просторадовались этим необыкновенным существам и отдыхали душой в их обществе. Чем ихбыло больше, тем нам было лучше.