Правда, мои бунтарские порывы несколько сдерживалисьсоображениями чисто меркантильными. Папаня был мужиком не бедным, денег намдавал щедро, и я в глубине души надеялся, что он загорится моими идеями насчеткошачьего приюта и поможет финансами. И пришлось мне судорожно копаться в своихкуцых мозгах, чтобы взвесить и понять, чего я хочу больше: помощи илисамостоятельности.

Выходило по всему, что без папашкиных денег будет, конечно,туговато, но с его деньгами и с той жизнью, которую он пытался мне навязать,будет, пожалуй, еще круче. После разговора с мамулей я стал смотреть на еежизнь совершенно другими глазами. Она честно призналась мне, что стремиласьвыйти замуж за своего обожаемого Ландау не столько по любви, сколько изстремления устроиться поуютнее рядом с обеспеченной семьей. Вот ведь ирониясудьбы! У нас была книга о Ландау, только о настоящем, написанная его женойМайей Бессараб, так в этой книге я прочитал, что настоящий Ландау любилговаривать: «Хорошую вещь браком не назовешь». А бедная моя мамусечка иззадрипанной коммуналки так стремилась к этому браку. Вообще книг у нас быломного, и до определенного момента я даже не задумывался – откуда? Примаминой-то зарплате и при ее круге интересов… Оказалось, что в этой квартирекогда-то жил мой драгоценный папаня со своими родителями, потом его мама (моя,стало быть, бабушка) умерла, и они с отцом (моим дедом, так получается)переехали к бабке, которая мне приходится уже прабабкой. А вещи оставили какесть – и мебель, и библиотеку. Вообще дети – странные существа, почти такие жеотвязанные, как мои кошки. Я всегда знал, что у меня есть бабушка – мамулькинамама, она часто к нам приезжала, и в деревню мы ездили вместе. Но как не задумывалсяя об отце, точно так же мне в голову не приходило, что у папани, если онсуществует, тоже есть родители, и где-то по земле ходят мои другиеродственники. Бабушки по папашиной линии, как выяснилось, у меня и не было, онаумерла, когда папаня еще под стол пешком ходил, но отец-то у него был? Был. Игде он? Но этот глубоко философский вопрос вылез из недр моей черепушки тольков восемнадцать лет, после разговора с мамулькой и в аккурат накануне ухода вармию. Поскольку вопрос вылез, я тут же его и задал. Мамуля чуть приподнялаброви и махнула рукой.

– Ой, Санека, да что ты спрашиваешь! Он такая шишка,куда ему до нас, грешных, спускаться. Да его и в Москве-то почти не бывает, онна своих секретных объектах работает.

– А у него другие внуки есть? – живо поинтересовалсяя.

– Нет, ты один.

– Надо же, единственный внук – и ни граммаинтереса, – фыркнул я. – Не понимаю.

Тут мамулька помялась, пожалась да и призналась мне, чтодед, папашин-то отец, очень даже мной интересовался всегда, но подоговоренности с мамулькой было решено, что коль я насчет отца не больнодергаюсь, то лучше меня дедом не травмировать. А то если дед будет постояннопоявляться, я могу спросить, отчего же это дедушка к нам ходит, а папка родныйглаз не кажет. За постановкой такого вопроса должны были последоватьпорожденные неуемной детской фантазией объяснения, не имеющие ничего общего сдействительностью.

Ребенок мог либо жутко расстроиться оттого, что папка роднойв отличие от дедушки его не любит и знать не желает, либо придумать какую-нибудьсказочную фигню и свято в нее поверить, что тоже плохо, поскольку рано илипоздно все выяснится и сказка рухнет, причинив неокрепшей подростковой психикенепереносимые страдания.

– Дед твой действительно в Москве бывает очень редко,короткими наездами, но он всегда мне звонит и про тебя спрашивает. А когда тыбыл маленький, он ходил к школе на тебя смотреть, – сказала мамуля.

– Слушай, – спросил я, – а дед у меня такойже свернутый, как папаня?

Тоже за чистоту родословной борется?

Мамулька со вздохом кивнула:

– Тоже. Он, конечно, не такой упертый, сам из рабочих,но семейка эта его испортила. Ты бы видел его рожу, когда Ландау привел меня котцу и бабке знакомиться! – Она звонко расхохоталась, сверкая белымизубами. – Они так меня испугались, как будто жабу увидели. Знаешь, как этобывает: вроде и не страшно, ведь жаба тебя не съест, она маленькая, ноприкоснуться к ней брезгуешь и наступить боишься. Вот и они со мной тогда как сжабой обошлись.

Именно в эту секунду я окончательно понял, что папашиных денегмне не надо. Если они моей мамулькой брезговали, тогда пошли они все…

КАМЕНСКАЯ

Она почти никогда не смотрела по сторонам, когда шла поулице, привычки такой не было, и уж тем более не смотрела на окна. Поэтому,подходя к своему дому, не обратила внимания на то, что ни в одном окне нетсвета. Темноту в подъезде Настя списала на постоянно разбитые лампочки, анеработающий лифт – на обычное невезенье. И только войдя в квартиру и ткнувпальцем в выключатель в прихожей, сообразила, что что-то не так. Во всем домеотключено электричество.

Шепотом чертыхаясь, она сняла ботинки, нашарила на полутапочки, на ощупь проползла в кухню и зажгла плиту. «Хорошо еще, что у насплиты газовые, – подумала она, – если бы плиты были электрическими,тогда совсем кисло пришлось бы. Даже воду не вскипятить». От горящих конфорок вкухне стало достаточно светло, чтобы ориентироваться в пространстве и ненатыкаться на углы. Поставив на огонь чайник, Настя попыталась составить болееили менее приемлемый план действий на ближайшее время с учетом отсутствияэлектричества. На компьютере не поработаешь, телевизор не посмотришь, книжку непочитаешь, с этим все ясно. Можно лечь спать, уже одиннадцать часов, Лешкасегодня ночует у родителей и в Москву не приедет. Надо бы сделать несколькотелефонных звонков, но, пожалуй, поздновато. И, что самое противное, душ непринять – в ванной кромешная тьма, а в доме нет ни одной свечки. И почему онаникогда не покупает свечи? Ведь продаются же на каждом углу…

Чайник закипел. Настя сделала кофе и бутерброд с сыром исела за стол.

Что интересного сказала мадам Казарян-Островерхова? Пожалуй,практически ничего. Никто из бывших общих знакомых Валентина не разыскивал нинакануне убийства, ни за неделю, ни за месяц до того. Вообще за последний годего никто не искал, а даже если бы и искал, бывшая жена ничего вразумительногосказать не смогла бы, она и сама не знала, где Валентин. И, честно говоря, неочень-то и хотела знать. Насте показалось, что Островерхова испытывает чувствовины перед мужем за то, что бросила его в трудную минуту, и потому инстинктивнохочет сделать вид, что никакого Казаряна в ее жизни как будто бы и не было. Онане хочет о нем вспоминать и не интересуется его нынешней жизнью.

– Почему он так легко сдался? – спросил ОстроверховуСергей Зарубин. – Ну хорошо, с бизнесом не получилось, но это случаетсясплошь и рядом, и люди обычно обращаются к друзьям, родственникам, бывшимколлегам, просят помочь найти другую работу или посодействовать в бизнесе. Аваш муж, если верить вам, ничего такого не сделал. У него что, друзей не было?