братом шестнадцать лет жили в одной комнате. Мне пришлось перечитать письмо дважды, чтобы понять, что там говорится. Когда я осознал, что Кит признается в серийных убийствах, небо словно обрушилось мне на голову. Я зарыдал и весь затрясся. Мысленным взором я видел моего маленького кудрявого сынка, возвращающегося домой из воскресной школы в Чилливаке, одетого в короткие штанишки и рубашку, которую сшила ему мать.

Конечно, я сказал Брэду отдать это письмо в полицию – иначе он сам может оказаться за решеткой. Я был так расстроен, что мне пришлось обратиться к доктору. Я продолжал дрожать и не мог стоять на ногах. Док сделал мне укол и поставил диагноз – нервный срыв».

2

Наследственное безумие

На коктейле из транквилизаторов и антидепрессантов Лес за несколько недель оправился и начал целую программу исследований с целью объяснить поведение своего среднего сына. «Я считал, что этому должен быть ответ. Мы воспитывали Кита точно так же, как остальных наших детей. Не было никаких признаков, что у него проблемы. Он не принимал наркотики, пил редко и вел себя так, будто все в порядке. Физически он был совершенно здоров, у него было нормальное детство: свежий воздух, сельская атмосфера, походы в лес, куча домашних животных, хорошая школа, хорошие друзья. У него было все. Если он мог стать серийным убийцей, кто угодно может».

Лес пошел в библиотеку и взял все книги, какие смог найти по этой теме, включая «Историю отца» Лайонела Дамера[14] – жутковатый рассказ о каннибале Джеффри Дамере. По его словам, эта книга на многое пролила свет. Он даже написал старшему Дамеру, но ответа не получил. Лесу казалось, что инженер-химик из Милуоки напрасно берет часть вины на себя. Ведь это Джеффри убивал людей и мариновал их трупы, а не его отец. Разве не очевидно, что парнишка был просто сумасшедший?

Лес задался вопросом, не было ли в его семье случаев помешательства. Ребенком он слышал, что его дядя Чарли, брат отца Леса, кузнеца, умер в Канаде в психиатрическом госпитале, но никто в их неразговорчивом семействе не обсуждал подробностей. Он побеседовал с родственниками и узнал, что его дядю отправили в психушку за постоянную мастурбацию и угрозы в адрес семейного врача. Лес решил, что идет в верном направлении, и продолжил копать.

Благодаря канадскому Закону о свободе информации он получил необходимые документы. В свидетельстве о смерти говорилось, что Чарльз Эдвард Джесперсон, тридцатидвухлетний рабочий из Чилливака, Британская Колумбия, скончался 19 мая 1934 года. Причина смерти: «самоубийство путем забивания девятисантиметрового гвоздя в череп». Только один сантиметр торчал из его головы, когда пациента обнаружил санитар. Чарли Джесперсон провел в психиатрическом госпитале восемь лет. Ему поставили диагноз «раннее слабоумие» – в 1930-х он использовался повсеместно. В его карте имелась запись, сделанная при поступлении: «Пациент утверждает, что все в его семье отличаются неврастеническим складом характера».

Лес провел сравнение между самоубийцей-дядей и убийцей-сыном. Помимо чрезмерной сексуальности и тяги к насилию, у них были и другие общие черты. Он читал: «…несвязное мышление… беспокойное поведение… обрывочные мысли и высказывания… выраженное эротическое влечение… отсутствие критического мышления… отчужденность и неумение общаться…»

Для Леса та медицинская карточка многое объясняла. Он понял, что в том, что натворил Кит, возможно, никто не виноват – ни родители, ни братья и сестры, ни его жена Роуз, ни его жертвы и уж точно не сам Кит. Как у дяди Чарли, у него просто шарики заехали за ролики.

Лес поведал о своих выводах сыну во вдохновенном послании. «Я подробнейшим образом изучил почти двести страниц текста и могу с уверенностью заявить о вашем сходстве. Врачи в этом тексте утверждают, что его болезнь, “раннее слабоумие”, является наследственной». Он указывал на «очевидные параллели между вашими действиями – твоими и дяди Чарли».

Кит высмеял отцовские соображения. Он вовсе не собирался воспользоваться возможностью и выставить себя сумасшедшим, потомком целого рода неврастеников и внучатым племянником психа-самоубийцы. Его яростное сопротивление заставило Леса заколебаться в своих выводах. «Думаю, ты не сумасшедший, сын, – писал он. – Ты просто позволил твоему члену управлять тобой».

Лес сказал приятелю:

– Я думаю, Кит хранил некоторые тела у себя, чтобы трахать их, когда они уже были мертвые.

Позднее он писал:

Я предсказываю, что вскоре Кит сознается в некоторых убийствах по делу Грин-Ривер[15] и во многих других, совершенных по всей территории США. Он много раз говорил, что хочет, чтобы его запомнили как самого массового убийцу в Америке… Я спрашивал его, сколько людей он убил на самом деле. Он посмотрел мне в глаза и ответил: «Отец, это трехзначные числа…»

Последние события заставили меня… оглянуться на прожитую жизнь и посмотреть в лицо фактам. Друзья правильно советовали мне: отстранись от своего сына и живи своей жизнью. Сына я потерял. Тот сын, которого я знал, перестал существовать. Мужчина, сидящий в тюрьме, – сумасшедший серийный убийца. Он укусил руку, вскормившую его. Даже его братья и сестры отвернулись от него, потому что он продолжает втаптывать имя Джесперсонов в грязь.

Сколько других отцов и матерей проходят через такие же муки? В чем их вина? Они говорят, что из самого ужасного в конце концов прорастает нечто хорошее. В моем случае я пришел к Иисусу Христу, который помогает мне нести мой тяжкий груз…

Лес беспокоился, что в тюрьме его сын находится в смертельной опасности, поскольку отказался от защиты. «Я боялся, что мне вот-вот позвонят и сообщат, что он лежит в морге. Его содержали с целой кучей преступников. Они убивали вне тюрьмы и убивали внутри. Не имеет значения, что твой рост два метра? – да хоть три, нож есть нож. Если Кит не положит конец собственной жизни, кто-нибудь другой может его убить. Вот что пугало меня больше всего».

3

Кампания в прессе

Из своей камеры вблизи от устья Коламбия-ривер в Ванкувере, Вашингтон, Кит сыпал заявлениями: мало того, что он признался в убийстве Джулии Уиннингем, он еще и убил Танью Беннетт, а может, и кое-кого еще. Из своих камер в Орегоне приговоренные к пожизненному заключению Джон Сосновски и Лаверн Павлинак с новообретенным энтузиазмом твердили о невиновности.

Но никто в юридической системе не торопился заглотить наживку. Дело было четыре года как закрыто, и ни полиция, ни прокуратура не собирались признавать, что посадили не тех людей. С целью получить доказательства вины этой парочки полицейские попросили Павлинак указать