Один рисунок был наособицу – сложный символ, чем-то смутно напоминающий знак рыбы, который рисовал Тот, только здесь раскинула крылья похожая на ласточку птица, на крыльях которой вырастала пятиконечная звезда.

Птица и звезда, звезда и птица. Что-то было в этом символе… личное?

Словно подпись.

Янка догадывалась, чья.

…Она старательно разглядывала символ, но краем глаза всё равно видела замершего на пороге Тота. Чувствовала на себе взгляд вышитых на капюшоне ежиных глаз.

И так и не смогла промолчать.

– Тот…

– А?

– Я знаю, где взять архэ для скьявоны. Помнишь ту девчонку?

– А…

– А зачем мне это надо? – Янка хмыкнула. – Ты дурак, что ли? Майк говорит, там опасно. Ты, конечно, меня – как всегда – попытаешься от всего уберечь… и у тебя как обычно получится криво. Вот на этот случай у меня будет хотя бы ножичек, чтобы сделать харакири.

– Ян, я… я успею к тебе на помощь. Обещаю.

Янка почувствовала, как губы помимо воли расплываются в улыбке, и тут скьявона с предательским грохотом выпала из-под куртки.

Тот оказался шустрее, поднял, протянул Янке:

– Успел, – довольно заявил он.

– Тренировка засчитана, – ухмыльнулась Янка в ответ, принимая рукоять. – Ладно, мне уже пора бежать, если хочу успеть на автобус. Позвоню из дома, ага?

– Ага!

Глава 16. Отблески и тени

Две недели до Нового года слились в один изматывающий марафон: уроки, изостудия, переговоры с матерью про поездку, звонки Тота… На «танчики» времени не оставалось вовсе – и к лучшему.

На Москву сырой подушкой обрушилось потепление. Снежная шкура газонов лысела на глазах, нескончаемой дробью барабанила капель, в воздухе висела морось, по утрам густеющая в туман. Москва стала грязной, зябкой от сырости и неуютной – стыли руки, стыли взгляды.

Новогоднего настроения не могли создать ни гирлянды, ни ёлки самых немыслимых конфигураций на улицах.

Янка впервые допустила мысль, что снег зимой – это хорошо и красиво.

Один раз Янка после школы сбежала на пару часов в Энск. Той девчонки с флейтой на остановке не было, но, потоптавшись вокруг, Тот – в кои-то веки обутый и даже накинувший серую ветровку – присел на корточки, положил ладони на землю, ничуть не смущаясь покрывающей асфальт бурой слякоти, и позвал.

От разгорающегося под рёбрами солнца Янка задохнулась, а потом сжала зубы и принялась внимательно смотреть, как пробивается зерно архэ сквозь толщу земли – или сквозь что-то иное? Время? Пространство?..

Вспышка.

– Красиво, – вздохнул Тот, сжимая в грязной ладони сияющее чудо.

Они уселись прямо там, на автобусной остановке. Янка достала из сумки рукоять скьявоны:

– Ну… и что дальше?

– А я знаю? – удивился Тот. – Это к Майку. Или к Серёге с Ленкой.

– Майк сказал, надо как-то вставить архэ… ну, внутрь. – Янка повернула туда-сюда кольцо, но лезвие к рукояти прилегало плотно и в скрытом, и выдвинутом состоянии.

– А если вот так? – Тот дотянулся и с натугой провернул второе кольцо, которое Янка раньше не трогала.

Щель от лезвия раздвинулась ромбом.

– Во, другое дело!

Тот осторожно опустил архэ, совсем маленькое, едва ли с ноготь, в щель. Архэ легко проскользнуло мимо кончика лезвия, на мгновенье вспыхнуло ярче… и осталось где-то там, внутри, поблёскивая далёкой искрой.

Тот закрыл щель и встряхнул рукоять, прислушиваясь. Внутри ничего не гремело.

– Ну… как-то так. Дальше не знаю. – Он сунул скьявону Янке.

Рукоять была тёплой.

…По вечерам, запершись в ванной, Янка сжимала рукоять и, выдвинув лезвие, пыталась создать клинок, как объяснял Майк. Пропустить свой внутренний свет сквозь архэ, что бы это ни значило.

Заканчивалось всегда одинаково. За мгновенье до того, как что-то вроде бы начинало получаться, в глазах темнело, тело сковывал ужас, а Ким летел перед мысленным взором на каменный пол…

От очередной неудачи хотелось шипеть и, свернувшись узлом, кусать себя за хвост. Янка хмыкала про себя, что столько раз перерисовывать Гарафену противопоказано для психического здоровья.

Гарафена – бесконечно свивающиеся кольца, лицо то ли змеи, то ли женщины, огромные чёрные глаза без радужки и белков – так похожие на глаза Кима…

До сдачи проекта оставались считанные дни безо всяких отсрочек. Птица Гагана безмолвно смотрела со своей страницы. Янка уже почти по ней скучала.

В ночь с пятницы на субботу, когда все Янкины одноклассники радостно отмечали окончание полугодия в уютных кроватях под аккомпанемент мыслей про «завтра никакого будильника, и послезавтра, и ещё две недели!», Янка, казалось, не спала ни секунды.

Мама, по счастью, ночевала у Лерочки и не мешала.

– На море-окияне, на острове Буяне

Лежит бел-горюч камень Алатырь.

Под тем камнем спит змея Гарафена,

У змеи той лик девичий, глаз чёрный, сон мёртвый,

В тридцать три кольца та змея свернулась,

Тридцатью тремя загадками обернулась.

Ты змею ту разбуди,

Кольца её пересчитай

Да загадки все поотгадывай.

Не разбудишь Гарафену —

Ни с чем уйдёшь да Алатыря не коснёшься.

Не сочтёшь змеиных колец —

Не выйдешь вовек да на свет белый не вернёшься.

А ответ на загадки не вымолвишь —

Обернётся Гарафена смертью твоей,

Лютой-змеиной,

Неведомой-незримой,

Необоримой.

В десятом часу утра, когда солнце только-только подсветило снизу пелену облаков, Янка встала из-за стола с чётким пониманием, что у неё самой вместо кожи змеиная чешуя, тридцать три сотни позвонков, и делать ей нечего в тесной человеческой квартире, надо вернуться к Алатырь-камню.

«Алатырь!»

Она опомнилась, потрясла головой и убрала иллюстрацию с глаз долой к двум другим.

…Папку с тремя разворотами Янка отдала Альбертычу вовремя, выслушала все его сожаления по поводу мнимого упрямства матери, вздохнула и поспешно сбежала – находиться в изостудии враз стало невыносимо. Но даже когда топала от метро через парк, голосок внутри продолжал твердить строчки про Буян, Алатырь, Гагану и Гарафену.

«Это просто нервы, – утешила себя Янка. – Из-за сорвавшейся поездки в Питер и грядущего путешествия».

В воскресенье, возвращаясь с хлебом из магазина, Янка буквально наткнулась на Тота в арке.

– О, – просиял Тот, хватая Янку за руку. – Пойдём!

– Эй-эй! Стоп! Меня с хлебом мать дома ждёт! – упёрлась Янка.

Тот притормозил и обиженно пробурчал:

– Как будто она там от голода помирает.

– Ты тоже не помираешь, – парировала Янка уже из чистого упрямства. Видок у Тота был не самый здоровый.

Долгое ожидание и открывшаяся правда о том, кто он такой – советский мальчик Димка, который не помнит ничего, не взрослеет и не знает, как оказался отдельно от самого себя в Ноябре, – подкосили его. Затенили глаза, острее очертили скулы, добавили нервной резкости движениям… Янка удержалась от желания потрогать его лоб, зная, что физически Тот совершенно здоров. Он же, как выяснилось, неубиваемый!

Только не бесчувственный и не безмозглый, хотя иногда успешно прикидывается.

– Так, – вздохнула Янка. – Подожди три минуты, занесу хлеб – и пойдём. Мне Лена, кстати, показала, откуда уйти проще.

Тот кивнул:

– Да, Ленка всегда знает, где граница… тоньше.

…В Ноябре они не задержались. Янка только успела заметить красный солнечный отблеск в разбитом окне, запнулась о рельсы – и вывалилась в энской недостройке.

– Не навернись, – заботливо