Двадцати лет, за которые Джек Сойер превратился из мальчикав мужчину, как не бывало, и он вновь наконец-то в Долинах.

***

Голос давнего друга Ричарда, иной раз его называлиРациональный Ричард, спасает Джека. Теперешнего Ричарда, возглавляющегособственную юридическую фирму («Слоут и партнеры лтд.»), а не Ричарда, какимтот был, когда Джек знал его лучше всего, на Сибрук-Айленде, в Южной Каролине,тараторящего без умолку, быстроногого, с копной волос, худого, как утренняятень. Нынешний Ричард, специалист по корпоративному праву, сильно раздался вталии и пробежкам предпочитает удобное кресло. Опять же, он придавил своевоображение (которое на Сибрук-Айленде просто не знало удержу), как жужжащую наоконном стекле муху. Джек иногда думал, что с годами Ричард Слоут больше терял,чем находил, но кое-что прибавилось (возможно, из-за юридической школы):напыщенные, глуповатые интонации, особенно раздражающие в разговоре потелефону. Теперь они стали звуковой визитной карточкой Ричарда. Интонации этислышны с первой фразы и до последнего слова.

Стоя на четвереньках среди зеленого моря, которое в другойреальности является его собственным северным полем, вдыхая новые запахи,которые он так хорошо помнит и о которых, сам того не осознавая, мечтал, Джекслышит голос Ричарда, раздающийся в его голове. Какое облегчение приносят этислова!

Он знает, что его подсознание всего лишь имитирует голосРичарда, но все равно приятно. Будь Ричард здесь, думает Джек, он бы обнялдавнего друга и сказал: «Говори без остановки, Ричи-бой. Что хочешь, толькоговори».

Рациональный Ричард говорит: «Ты понимаешь, что все это тебеснится, Джек, не так ли? Все это чушь… Стресс, который ты испытал, открыв этупосылку, двух мнений быть не может… Чушь… Без сомнения, ты потерял сознание, что,в свою очередь… привело к сну, который ты сейчас видишь».

По-прежнему на четвереньках, с закрытыми глазами, сволосами, упавшими на лоб, Джек отвечает: «Другими словами, это, как мыговорили…»

«Правильно! Мы это называли… ха-ха… „Сибрук-айлендскойгалиматьей“. Но Сибрук-Айленд в далеком прошлом, Джек, вот я и предлагаю тебеоткрыть глаза, подняться и напомнить себе, что ты должен сам лично увидеть,есть ли вокруг что-то неординарное… Чушь!.. Нет и в помине».

— Вроде бы нет, — бормочет Джек. Встает, открывает глаза.

Он с самого первого взгляда видит, что есть, но держит вголове самодовольный (я выгляжу на тридцать пять, но на самом деле мнешестьдесят) голос, прикрываясь им, как щитом.

Так он может поддерживать равновесие, балансируя междуреальным миром и, возможно, потерей рассудка.

Над его головой — бесконечно глубокое, невероятно чистоетемно-синее небо; в этом мире Банни Ботчер не косил траву.

Более того, в той стороне, откуда он пришел, нет никакогодома, только живописный старый амбар и стоящая рядом с ним ветряная мельница.

«А где летающие люди?» — думает Джек, оглядывая небо, потоммотает головой. Нет тут летающих людей, нет двухголовых попугаев, нетвервольфов. Все это сибрук-айлендская галиматья, невроз, который он подцепил отматери и которым на какое-то время даже заразил Ричарда. Это просто… чушь…белиберда.

Он с этим соглашается, осознавая, что настоящая чушь — неверить тому, что вокруг него. Запаху травы, теперь сильному и сладковатому,смешанному с запахами клевера и земли. Непрерывному стрекоту цикад, живущихсвоей бездумной цикадьей жизнью. Порхающим над травой белым бабочкам. Чистейшейсиневе неба, на фоне которого не тянутся электрические или телефонные провода,которое не испещряют белые полосы, идущие за реактивными самолетами.

Что поражает Джека, так это ровность травяного покрова.

За исключением маленького пятачка, который он примял,плюхнувшись на четвереньки, везде трава стоит стеной. Нет тропы, ведущей открая поля к примятому пятачку. Он словно упал с неба. Это, разумеется,невозможно, еще один образчик сибрукайлендской галиматьи, но…

— Впрочем, в каком-то смысле я упал с неба. — Голос Джека наудивление ровен. — Я прибыл из Висконсина. Я перескочил сюда.

Конечно же, Ричард начинает громко протестовать, перемежаясвои аргументы выкриками: «Чушь! Ерунда!» — но Джек его не слушает. Это всеголишь старина Рациональный Ричард, приводящий в его голове свои рациональныеаргументы. Ричарду однажды уже пришлось это пережить и вернуться обратно сболее или менее нетронутым рассудком… но тогда ему было двенадцать. В ту осеньим обоим было по двенадцать, а когда тебе двенадцать, тело и рассудок болееэластичны.

Джек медленно поворачивается вокруг своей оси, но видиттолько широкие поля (туман над ними быстро превращается в легкую дымку по меретого, как день набирает силу) и сине-серые леса за ними. Наконец, в поле зренияпопадает проселочная дорога, примерно в миле к юго-западу. За дорогой —горизонт, а вот на горизонте или даже чуть за ним идеальное синее небо чутьзамарано дымом.

«Не дровяная печь, — думает Джек, — все-таки июль, но,возможно, маленький заводик. Или…»

Он слышит свисток, не один — три, доносящиеся издалека.

Его сердце вдруг заполняет всю грудь, уголки ртараздвигаются в улыбке.

— Клянусь Богом, там Миссисипи, — говорит он, и, кажется,трава вокруг согласно кивает. — Там Миссисипи, или как она здесь называется. Асвистки, друзья и соседи…

Еще два свистка разрывают тишину летнего дня. Едва слышные,но расстояние велико, и вблизи они наверняка очень даже громкие. Джек этознает.

— Это же речной пароход. Чертовски большой. Возможно, сгребными колесами.

Джек направляется к дороге, говоря себе, что все это сон, неверя этому, но использует эту мысль, как акробат использует балансировочныйшест. Пройдя сотню ярдов или около того, он оборачивается. Темная линияпролегла на ровном ковре пола, начинаясь от того места, где он приземлился начетвереньки, и заканчиваясь у его ног. Протоптанная им тропа. Единственная наполе тропа. На краю поля, чуть левее и сзади, стоят амбар и ветряная мельница.«Это мои дом и гараж, — думает Джек. — Во всяком случае, в мире „шевроле“,войны на Ближнем Востоке и „Шоу Опры Уинфри“.»

Он шагает дальше, дорога все ближе, и тут он замечает, чтона юго-западе отнюдь не один только дымок. Идет оттуда и какая-то вибрация. Отнее голова буквально раскалывается от боли. Но боль не постоянная, зависит отнаправления, в котором он смотрит. Если он поворачивается лицом на юг,неприятная пульсация уменьшается. На восток — пропадает вовсе. На север — почтипропадает. А если продолжает поворачиваться, боль возрастает до максимума. Ещесильнее, чем в тот момент, когда он заметил ее. Та же история, что и с мухой,жужжание которой, стоит ее заметить, становится все сильнее.