— Вот то, что нам нужно, — сказал он вслух. Вики храниламолчание.

Он остановил машину возле гриль-бара.

— Ты куда? — встревоженно спросила она, стоило ему открытьдверцу.

— Узнаю, где все. Видишь, табличка: «Открыто».

— Я здесь одна не останусь.

— А кто тебе мешает идти со мной?

Она выбралась из машины. Он разглядел ее лицо землистогоцвета и вдруг почувствовал к ней жалость. Жалость, которая не нужна ни ему, ни ей.

— Ты не слышишь, да? — спросила Вики, когда они поравнялись.

— Чего я не слышу? — не понял он.

— Пустоты... Ни машин. Ни людей. Ни тракторов. Пустота. Итут же где-то неподалеку прокатился заливистый детский смех.

— Я слышу, что там дети, — сказал он. — А ты нет?

Она нахмурилась.

Он открыл дверь в бар и сразу почувствовал себя в сухойпарилке. Пол покрыт слоем пыли. Глянец на хромированных поверхностях разныхагрегатов потускнел. Не крутились деревянные лопасти вентиляторов под потолком.Пустые столики. Пустые табуреты за стойкой. Обращало на себя внимание разбитоезеркало и... в первую секунду он не понял, в чем дело. Все пивные краны былисорваны и разложены на стойке наподобие странных сувениров для гостей.

В голосе Вики зазвучали нотки наигранной веселости, легкопереходящей в истерику:

— Ну, что же ты, узнавай. «Извините, сэр, вы не скажете,где...»

— Помолчи, — бросил он вяло, без прежней уверенности. Светздесь казался каким-то пыльным, пробиваясь сквозь огромные, давно не мытыеокна. И снова у него возникло ощущение, что за ним наблюдают, и он вспомнил протруп в машине и пронзительный детский смех. В голове закрутилось: скрытый отпостороннего взора... скрытый от постороннего взора... Он скользнул взглядом попожелтевшим ценникам на стойке: чисбургер 35 ц., пирог из ревеня 25 ц., нашефирменное блюдо мясо в горшочке 80 ц.

«Интересно, когда я последний раз видел в баре такие цены»,— подумал он.

Вики словно услышала его мысли:

— Ты посмотри! — она показывала на настенный календарь. И схриплым смешком добавила: — Это все было приготовлено двенадцать лет назад,приятного аппетита!

Он приблизился к календарю. На картинке были изображены двамальчика, купающиеся в пруду, и смышленая собачонка, уносящая в зубах иходежду. Под картиной надпись: ВЫ ЛОМАЕТЕ СТАРУЮ МЕБЕЛЬ, А МЫ ЕЕ ЧИНИМ, НЕУПУСТИТЕ СВОЕГО ШАНСА. И месяц: август 1964-го.

— Ничего не понимаю, — голос у него дрогнул, — но в одном яуверен: если мы...

— Уверен! — вскинулась Вики. — Он уверен! Вот оно, твоеслабое место, Берт. Ты всю жизнь уверен!

Он вышел из бара, и она за ним.

— А сейчас ты куда?

— В муниципальный центр.

— Берт, ну почему ты такой упрямый! Видишь же, тут что-то нето, так неужели трудно признать это?

— Я не упрямый. Просто я хочу поскорей избавиться от того,что лежит в багажнике.

На улице его как-то по-новому озадачили полнейшая тишина изапахи удобрений. Когда можно сорвать молодой початок, намазать его маслом,круто посолить и запустить в него крепкие зубы, кто обращает внимание назапахи? Солнце, дождь, унавоженная земля — все воспринимается как бесплатноеприложение. Он вырос в сельской местности, на севере штата Нью-Йорк, и еще незабыл душистый запах свежего навоза. Да, конечно, бывают запахи поизысканнее,но когда ранней весной, под вечер, с недавно вспаханной земли принесет ветромзнакомые ароматы, столько, бывало, всего нахлынет. Со всей отчетливостью вдругпоймешь, что зима отошла безвозвратно, что еще месяц-другой, и с грохотомзахлопнутся двери школы, и дети, как горошины из стручка, выскочат навстречулету. В его памяти этот запах был неотторжим от других, вполне изысканных:тимофеевки, клевера, шток-розы, кизила.

Чем они тут удобряют землю, подумал он. Странный запах.Сладкий до тошноты. Так пахнет смерть. Как бывший санитар вьетнамской войны, онпонимал в этом толк.

Вики уже сидела в машине, держа перед собой кукурузноераспятие и разглядывая его в каком-то оцепенении. Это не понравилось Берту.

— Положи его, Христа ради, — сказал он.

— Нет, — отрезала она, не поднимая головы. — У тебя своиигры, у меня свои.

Он завел мотор и поехал дальше. У перекрестка раскачивалсяна ветру бездействующий светофор. Слева обнаружилась опрятная белая церквушка.Трава вокруг скошена, дорожка обсажена цветами. Берт затормозил.

— Почему ты остановился? — тотчас спросила она.

— Загляну в церковь. Кажется, это единственное место вгороде, которое не выглядит так, словно отсюда ушли лет десять назад. Табличка,видишь?

Она присмотрелась. Из аккуратно вырезанных белых букв,прикрытых стеклом, было сложено: ГРОЗЕН И МИЛОСТИВ ТОТ, КТО ОБХОДИТ РЯДЫ. Нижестояла дата, 24 июля 1976 года — прошлое воскресенье.

— Тот, кто обходит ряды, — вслух прочел Берт, глуша мотор.

— Одно из девяти тысяч имен Господа Бога, запатентованных вштате Небраска. Ты со мной?

Она даже не улыбнулась его шутке.

— Я останусь в машине.

— Вольному воля.

— Я зареклась ходить в церковь, с тех пор как уехала отродителей... тем более в эту. Видеть не хочу ни эту церковь, ни этот городишко.Меня уже колотит, уедем отсюда!

— Я на минуту.

— Учти, Берт, у меня свои ключи. Если через пять минут ты невернешься, я уезжаю, и делай тут все, что тебе заблагорассудится.

— Э, мадам, не горячитесь...

— Именно так я и поступлю. Если, конечно, ты не вздумаешьотнять у меня ключи силой, как обыкновенный бандит. Впрочем, ты, кажется, и натакое способен.

— Но ты полагаешь, что до этого не дойдет.

— Полагаю, что нет.

Ее сумочка лежала между ними на сиденье. Он быстро схватилее. Вики вскрикнула и потянулась к ремешку, но сумочка уже была внедосягаемости. Чтобы долго не рыться среди вещей, он просто перевернул ее,посыпались салфеточки, косметика, разменная мелочь, квитанции из магазинов, исреди всего этого блеснула связка ключей. Вики попыталась схватить ее первой,но он снова оказался проворней и спрятал ее в карман.

— Ты не имеешь права, — всхлипнула она. — Отдай.