Однажды я ему изменил и вернулся домой только спустя двадня, ожидая ужасной взбучки. Но он знаете как со мной обошелся? На удивлениесердечно. Оказалось, ему было абсолютно все известно о том, что я совершил и скем, и он принялся расспрашивать меня самым приятным и доброжелательнымобразом, зачем я так сглупил. Меня даже охватил какой-то страх. В конце концовя ударился в слезы и признался, что мне хотелось проявить свою независимость.Ведь он был таким властным человеком. В ту минуту я готов был пойти на чтоугодно, лишь бы вернуть его расположение. Не знаю, что бы я делал, если бы онвышвырнул меня из дома!

Он принял мои объяснения с улыбкой, похлопал меня по плечу ивелел успокоиться. Уверяю вас, это навсегда излечило меня от желания где-тошататься! У меня было так скверно на душе, а он оказался таким спокойным, такимпонимающим, что это научило меня кое-чему в жизни, серьезно говорю.

А потом Джулиен пустился в рассуждения о том, что читаетчужие мысли и может даже проследить, что происходит в других местах. Он многоеговорил об этом. До сих пор не знаю, серьезно ли он так считал или это былаодна из его очередных шуток. У него были красивейшие глаза. На самом деле онбыл очень красивый старик. И одевался с шиком. Наверное, сейчас вы сказали бы,что в нем было что-то от денди. Когда он надевал костюм из тонкого белогополотна, желтый шелковый жилет и белую шляпу, то смотрелся великолепно.

Наверное, я до сих пор подражаю ему. Ну разве это непечально? Я расхаживаю по улицам, пытаясь выглядеть как Джулиен Мэйфейр.

О, чуть не забыл! Сейчас расскажу. Однажды он здорово менянапугал. Я так и не знаю до сегодняшнего дня, что же на самом деле произошло.Как-то вечером мы заговорили с Джулиеном о том, как он выглядел, когда былмолод, каким красавцем он получался на всех фотоснимках. Знаете ли, когда япринимался их рассматривать, то словно изучал историю фотографии. Первые снимкиДжулиена были дагерротипами, затем появились ферротипии, а позже подлинныефотографии светло-коричневых тонов на картонке и, наконец, черно-белые фото,какие делают теперь. В общем, он показал мне целую пачку, и я сказал: «Жаль, яне знал вас молодым, могу представить, каким вы были красивым». Тут я замолчали смутился, решив, что, наверное, обидел его. Но он просто улыбался, глядя наменя. Никогда не забуду этой сцены. Он сидел, скрестив ноги, на своем кожаномдиване, курил трубку и, глядя на меня сквозь клубы дыма, сказал: «Что ж,Ричард, если тебе хочется знать, каким я был тогда, возможно, я тебепродемонстрирую. Пусть это будет для тебя сюрпризом».

Тем же вечером я отправился в город, не помню зачем,возможно, мне просто захотелось уйти. Знаете, иногда этот дом действовал такугнетающе! В нем было полно детей и стариков, и Мэри-Бет Мэйфейр вечнокрутилась под ногами, а она была еще тот подарок, я вам скажу. Поймите меняправильно, я любил Мэри-Бет, ее все любили. Она мне очень нравилась до тех пор,по крайней мере, пока не умер Джулиен. С ней легко было разговаривать. Онаумела слушать собеседника, и это меня в ней всегда удивляло. Но стоило ей войтив комнату, как она тут же становилась центром всеобщего внимания. Можносказать, она всех прочих затмевала. А кроме того, у нее еще был этот муж, судьяМакинтайр.

Вот кто был горький пропойца. Вечно пьяный. И вечно затевалскандалы. Мне не раз приходилось отправляться на его поиски по всем ирландскимбарам на Мэгазин-стрит и приводить домой. Знаете ли, Мэйфейры на самом деле небыли ему ровней. Это был образованный человек, ирландский аристократ, будьтеуверены. Тем не менее, мне кажется, Мэри-Бет заставляла его чувствовать себянеполноценным. Вечно она его подкалывала, делала замечания по пустякам: то онзабывал постелить салфетку на колени за обедом, то курил сигары в столовой, топрикусывал кончик вилки, и этот лязг раздражал ее. Она его все времяоскорбляла. Но мне кажется, он по-настоящему любил жену. Поэтому она так легкомогла его обижать. Он действительно любил ее. Нужно было ее знать, чтобыпонять. Она не была красавицей. Дело совсем не в красоте. Но она была… она былаабсолютно очаровательна! Я мог бы порассказать вам о ней и ее молодыхкавалерах, но мне как-то не хочется обо всем этом распространяться. Меняудивляло то, что они часами сидели за столом после обеда – Мэри-Бет, судьяМакинтайр, Джулиен, разумеется, и Клэй Мэйфейр, когда жил там. Я никогда невидел людей, которым нравилось бы так долго разговаривать после обеда.

Джулиен мог один справиться с бутылкой коньяка. А маленькаяСтелла обычно засыпала у него на коленях. Хорошенькая такая, с кудряшками. Ималенькая красавица Белл. Она обычно заходила в столовую с куклой в руках. ИДорогуша Милли. Все называли ее Дорогушей Милли в то время. Она была моложеБелл и относилась к ней, знаете ли, как-то с опаской. Белл понять былонепросто. С первого взгляда она казалась вам такой милой, просто ангел воплоти, если вы понимаете, что я имею в виду. В доме было много и другихродственников. Сын Джулиена, Гарланд, много проводил там времени после школы. ИКортланд, вот кто мне действительно нравился. Одно время поговаривали, что онхочет жениться на Милли, но она приходилась ему двоюродной сестрой, так какбыла дочкой Реми, а в то время уже было не принято заключать подобные браки.Милли так и не вышла замуж. Такая вот печальная история…

Но возьмем судью Макинтайра: этот ирландец никак не могусидеть подле жены, если вы следите за моей мыслью. Ему нужно было мужскоеобщество, где он мог бы выпить и поспорить, причем мужчины, как Джулиен, длянего не годились, он любил находиться среди таких же, как он, – пьющих,сквернословящих ирландцев. Он проводил много времени в городе, в своем клубе,но часто уходил по вечерам в эти темные пивнушки на Мэгазин-стрит.

А если он оставался дома, то вел себя очень шумно. Тем неменее он был хорошим судьей. Пил лишь после работы, а так как он всегдавозвращался домой рано, то у него было достаточно времени, чтобы напиться какследует к десяти вечера. После этого он отправлялся бродить по городу, и где-тооколо полуночи Джулиен обычно говорил мне: «Ричард, думаю, тебе следует пойтипоискать его».