Джулиен относился ко всему спокойно. Считал судью Макинтайразабавным. Стоило судье что-нибудь изречь, он всегда смеялся. Судья, к примеру,заводил долгую речь об Ирландии, о политической ситуации в стране, а Джулиен,выслушав его до конца, весело замечал, сверкнув глазами: «А мне все равно,пусть хоть все поубивают друг друга». Судья Макинтайр начинал беситься.Мэри-Бет каждый раз смеялась, качала головой и пинала Джулиена под столом. Впоследние годы судья Макинтайр совсем спился. Как он дожил до таких лет, непонимаю. Умер лишь в 1925 году, спустя три месяца после смерти Мэри-Бет.Говорили, что от воспаления легких. Черта с два это было воспаление легких! Егонашли в канаве, знаете ли. А это был сочельник, и стоял такой холод, что трубызамерзали. Воспаление легких, как же. Я слышал, что, когда Мэри-Бет умирала,она сильно мучилась и ей давали чуть ли не смертельные дозы морфия. Она лежалав полубреду, а он заходил в спальню пьяный и будил ее, приговаривая: «Мэри-Бет,ты мне нужна». Пьяный дурачок. А она отвечала ему: «Иди сюда, Дэниел, ложисьрядом». А ведь она так страдала от боли. Мне об этом рассказала Стелла… впоследний раз, когда я ее видел. То есть когда она была живой. После этого яеще раз побывал в доме – на похоронах Стеллы. Она лежала в гробу. То, какЛониган закрыл рану, иначе как чудом не назовешь. Она лежала такая красивая, авокруг толпились родственники. Но тот разговор состоялся у нас в последний раз,когда я видел ее живой, как я уже говорил… Вы бы послушали, что онарассказывала о Карлотте, как та холодно обходилась с Мэри-Бет в последниемесяцы жизни, – у вас бы волосы дыбом стали.

Представьте себе дочь, которая холодна с умирающей матерью.Но Мэри-Бет не обращала на это внимания. Она, как рассказывала Стелла, простолежала в полузабытьи, страдая от боли и не зная, где находится, иногда вслухразговаривала с Джулиеном, словно тот был в комнате. Разумеется, Стелла неотходила от нее день и ночь, можете не сомневаться, Мэри-Бет очень любилаСтеллу.

Да что там, однажды Мэри-Бет сама сказала мне, что могла бызапихнуть всех своих детей в мешок и швырнуть в Миссисипи, так она их любила.Только Стелла для нее что-то значила. Разумеется, она шутила. Она никогда необходилась плохо со своими ребятишками. Я помню, как она часами читала вслухмаленькому Лайонелу, а позже помогала ему делать уроки. Она наняла ему лучшихучителей, когда он не захотел ходить в школу. Никто из ребятишек не делалбольших успехов в школе, за исключением, разумеется, Карлотты. Стеллу исключилииз трех разных школ, кажется. Только Карлотта хорошо училась, и это ей в жизниочень помогло.

Но о чем это я? Ах да. Иногда мне казалось, что в доме дляменя нет места. В общем, я ушел. Отправился во Французский квартал. Это былрасцвет Сторивилла, знаете ли, когда проституция была легальной. Джулиенкогда-то самолично возил меня в «Зал из красного дерева» в заведении Лулу Уайти в другие модные места, и он не возражал, если я посещал их один.

Ну так вот, в тот вечер я туда и отправился. И Джулиен небыл против. Он уютно устроился в спальне на третьем этаже, обложившись книгами,с чашкой горячего шоколада и патефоном. Кроме того, он знал, что я ходил тудатолько смотреть. И вот прогуливаюсь я мимо всех этих лачуг – их когда-тоназывали притонами, знаете ли, – гляжу на девушек в дверях, которыезнаками приглашают меня зайти, и, разумеется, не имею ни малейшего намеренияэто делать.

И тут мой взгляд падает на красивого юношу, я имею в виду,по-настоящему красивого. Он стоял в конце какой-то аллеи, сложив руки на грудии прислонившись к стене дома, и просто смотрел на меня. «Бон суар,Ричард», – произнес он, и я тут же узнал голос, французский акцент. Такговорил Джулиен. И я увидел, что этот человек и есть Джулиен! Только выгляделон лет на двадцать, никак не больше! Уверяю вас, я впервые в жизни такперепугался. Чуть не закричал. Это было хуже, чем увидеть привидение. А этотпарень взял и пропал, просто исчез.

Я никак не мог найти экипаж и отправился пешком на Первуюулицу. Дверь мне открыл Джулиен. Он был в халате, курил свою противную трубку иулыбался. «Я же говорил, что продемонстрирую тебе, как выглядел в двадцатьлет!» – сказал он, рассмеявшись, и еще долго не мог успокоиться.

Я последовал за ним в большую гостиную. В то время это былпрелестный зал, не то что теперь. Жаль, вы не видели. Обставлен абсолютночудесной французской мебелью, в основном эпохи Людовика XV. Джулиен сам еепокупал в Европе, когда ездил туда с Мэри-Бет. Все такое легкое, элегантное –просто чудо. А что касается обстановки в стиле ар деко[12] – это Стеллапостаралась. Она считала шиком понаставить везде пальмы в горшках! Из всейобстановки единственной приличной вещью был австрийский рояль. Дом смотрелсясовершенно дико, когда я был там в последний раз на похоронах. Вы ведь знаете,конечно, что прощание со Стеллой было устроено в доме. Для нее даже не сталиснимать ритуальный зал. Гроб с телом выставили в той самой комнате, где еезастрелили, вы знаете об этом? Я все оглядывался по сторонам, пытаясьпредставить, где именно произошло несчастье. И знаете ли, остальные проделывалито же самое. К тому времени Лайонел уже сидел под замком, разумеется. Мне всеникак не верилось. В детстве Лайонел был такой милый мальчик, такойхорошенький. Они со Стеллой везде ходили вместе. Так о чем это я?

О да, о том невероятном вечере. Я увидел в городе молодогоДжулиена, юношу-красавца, который обратился ко мне на французском. Вскоре явернулся домой и уже шествовал за стариком Джулиеном в гостиную, где онопустился на диван, вытянул ноги и сказал: «Ах, Ричард, я мог бы так много теберассказать, так много показать. Но я теперь стар. И какой в том смысл? Одним изчудесных утешений в старости служит то, что не нужно больше стараться бытьпонятым всеми. Артерии неизбежно теряют эластичность, и это приводит к своего родасмирению».

Разумеется, я был все еще расстроен. «Джулиен, я требую,чтобы ты объяснил, как ты это проделал», – сказал я. Но он не сталотвечать. Словно меня вообще там не было. Он просто уставился в огонь. Зимой втой комнате всегда горели оба камина. Там устроено два камина, знаете ли, одинчуть больше другого. Чуть позже Джулиен очнулся от своих грез и напомнил мне,что пишет историю своей жизни. Возможно, я обо всем прочту после его смерти.Впрочем, он не был уверен.

«Я жил в свое удовольствие, – сказал он. –Наверное, нехорошо радоваться жизни так, как радовался я. В мире еще так многонесчастий, а я всегда отлично проводил время! Как-то несправедливо, правда? Мнеследовало больше делать для других, гораздо больше. Мне следовало быть более изобретательным!Но обо всем этом ты сможешь прочитать позже в моей книге».