Вслух он сказал:

– У нас любят повествовать о Прекраснейшей. Эти рассказыбывают забавными и озорными… что порой принимается несведущими занепочтительность… но никто не поминает Её с тревогой и страхом! Ибо Она –восторг, Она – счастье, Она – благодать, осеняющая человека!.. Она – радость!..И кто в любовном угаре способен убить соперника, или неверную возлюбленную… илисебя, как наш Гвалиор… тот совершает ужасный грех перед ликом Её. И храмы вославу Прекраснейшей стоят не в далёкой и опасной чащобе, а в хороших людныхместах, и там всегда веселье и праздник. Ибо Прекраснейшая учит тысяче способовотражать ликование духа в радостях плоти. Вот чему она учит. Счастливомударению жизни!.. А вовсе не отнятию священного дара. Так что тот, кто наболталтебе об ужасах служения Ей, брат мой варвар, тот бессове… тот взялся говорить отом, в чём поистине ни бельмеса не смыслит!

Бывший учитель всё-таки закашлялся и, задохнувшись, прижалруки к груди. Потом сердито отвернулся, пытаясь отскрести с бороды кровь.

– Ты всё время называешь меня варваром, –дождавшись, пока он отдышится, проговорил Серый Пёс. – Это слововстречается и в песнях, которые ты рассказываешь. Что оно значит?

Тиргей смущённо потёр ладонью бревно ворота, которыйпо-прежнему вращал за них обоих злой и выносливый венн. «Вот как раз то, о чёмя сам только что рассуждал. Вообразившие себя мудрыми перестают слушатьдругих…»

– Когда некий народ скверно осведомлён о соседях и непризнаёт в них людей, равных себе, – сказал он наконец, – в его языкепоявляется слово, обозначающее всех чужих. Есть ли такое слово у вас?

– Есть. «Немые». Это оттого, что их речь непонятна.

– А у нас, не умея постигнуть язык иноплеменников,высокомерно считали, будто у них и не речь вовсе, а тарабарщина, лишённаясмысла. Этакое «вар-вар-вар»… Вот и прижилось слово «варвар». – Тиргейпомолчал, потом честно добавил: – Так у нас иногда называют не тольконе-аррантов, но и некоторых своих. Перенесённое на соплеменника, слово «варвар»делается бранным… Оно обозначает того, кто себя ведёт недостойно жителяпросвещённой страны, кто уподобляется дикарю, способному только драться, питьвино и приставать к женщинам…

– И правильно, – хмыкнул венн. – Обозватьродного чужим – хуже не выругаешь!

Тиргей не видел, как блеснули его глаза в темноте, но понялпо голосу – Серый Пёс достойно оценил его искренность. Он пообещал:

– Я не буду больше так тебя называть, брат мой.

* * *

Около месяца голые маленькие мышата оставались при мамках:грелись их теплом, сосали молоко. Потом, когда с подросшими детьми сталотрудновато летать, мышихи – вся стая в течение одного-двух дней – взялисьприучать мелюзгу к самостоятельности. Дети, конечно, оставаться одни не хотели.Они изо всех силёнок хватались за родную тёплую шерсть, но матери, ради их жеблага, выпутывались из цепких лапок и улетали на промысел. Чтобы вскоревозвратиться – каждая к своему отчаянно верещащему чаду.

Писк и визг под гулкими сводами вот уже второй день стоялтакой, что Серый Пёс поначалу именно ему приписал чувство тревоги, прочноугнездившееся в душе. Когда прямо над головой всё время галдят, плачут ижалуются маленькие зверьки – поневоле начнёшь озираться, высматривая неведомуюопасность!

Однако отмахнуться от царапающего беспокойства не удавалось.За шесть лет на каторге Серый Пёс привык доверять нелюдским чувствам, чтодаровал ему, последнему оставшемуся потомку, мохнатый Прародитель. Он какследует прислушался к себе и понял: где-то притаилась беда!.. Венн даже понял,что именно вот-вот должно было произойти… когда стены, своды и пол – всянеизмеримая громада горы стала раскачиваться. Медленно и жутко и поначалусовершенно беззвучно. Потом прорезался и звук, чудовищно низкий, воспринимаемыйдаже не слухом, а чем-то большим, чем слух, – поистине, всем существом. Отэтого звука Серый Пёс упал на колени, и разогнанный ворот потащил его за собой.Он почти потерял сознание, а из носа потекла кровь. Колеблемые стены готовилисьсдвинуться и раздавить ничтожные человеческие существа, пол, утратившийнадёжность, уплывал из-под ног, со свода пещеры, оставляя там и сям белыезвёзды разлетевшейся крошки, сыпался каменный дождь…

Это совсем рядом, в сотне саженей от пещеры, сразу и по всейдлине «схлопнулся», перестав существовать, только что прорубленный штрек. Непомогли ни заботливо возведённые каменные опоры, ни целый лес крепей, которымидумали удержать неустойчивую породу… Громадные глыбы, очень ненадёжно склеенныеплотным песком, долго подгадывали мгновение. А потом просто чуть-чуть – нанеполную сажень – осели все разом, не оставив никакого следа от жалкой норки,прогрызенной двуногими. Злой дух подземелья не стал дожидаться, покасамоцветная жила иссякнет и ему подарят раба. Он сам взял себе жертву. И неодну, а сразу восемь. Да ещё прихватил надсмотрщика из свободных, некстатизаглянувшего в новый забой.

…Но всё это станет известно только потом. А покамест двехрупкие человеческие пылинки, обращённые вселенской судорогой в трепетноеничто, просто утратили способность думать и сопоставлять. Наверное, так себячувствовали их далёкие предки много столетий назад, когда с неба ударила тёмнаязвезда и началась Великая Ночь…

Венн пришёл в себя раньше арранта: тот просто повис набревне рычага, беспомощный, весь в пыли и свежих кровоточащих ссадинах отупавших камней. Теперь, когда отпустил невыносимо низкий рокот обвала и СерыйПёс вновь обрёл слух, его ушей достиг отчаянный крик, звучавший совсем рядом.Он поднял голову…

Мышата, ещё не наученные летать, в отсутствие мамоксползались в большие клубки ради безопасности и тепла. Детёныши прекрасно умеливисеть вверх тормашками, цепко держась за малейшие неровности камня. Но всёимеет предел: докатившееся сотрясение сбросило вниз один из живых клубков. И,видимо, подземному духу, только что погубившему целый штрек, показалось малодоставшихся жертв. Мышата угодили прямо в механизм ворота. Они висели на шестернегоризонтального вала, и неумолимое вращение должно было вот-вот затянуть ихтуда, где скрипели, соприкасаясь, косые крупные зубья. Взрослые мыши полоумнометались взад и вперёд, подхватывая детей и утаскивая обратно под своды, но имбыло не успеть. Перед лицом Серого Пса на мгновение завис пушистый чёрныйсамец, тот, что брал хлеб у него из руки. Завис, пронзительно прокричал иисчез. Венн доводился побратимом собакам, а вовсе не летучим мышам, но двухтолкований этого крика быть не могло. «Да сделай же что-нибудь, человек!..»

По счастью, ворот уже двигался медленнее обычного. Однакоинерция тяжёлого колеса оставалась почти непреодолимой. Серый Пёс до пределанатянул цепи и упёрся ногами в пол, но его ступни сразу заскользили пошершавому камню вперёд – колесо его усилий попросту не заметило. За те месяцы,что венн здесь проработал, ворот останавливали только однажды, ради мелкойпочинки. Серый Пёс чуть не надорвался потом, когда пришлось вновь егозапускать.