Я взглянул на пьяного хозяина, сидевшего в кассе, как вгробу, содрогнулся и при полном отсутствии какой-либо музыки поспешил убратьсявосвояси.

Чудо случилось сразу после ланча.

Из журнала «Американ Меркурий» пришло заказное письмо, вкотором спрашивали, соглашусь ли я продать им один из моих рассказов, если онипришлют мне чек на триста долларов?

— Соглашусь ли? — взревел я. — Господипомилуй! Да они спятили?

Я высунулся на пустую улицу и заорал, обращаясь к домам, кнебу, к берегу.

— Мой рассказ купил «Американ Меркурий»! За тристабаксов! Теперь я богач!

Я перебежал дорогу, чтобы показать письмо ярким стекляннымглазкам в маленьком окошке напротив.

— Смотрите! — кричал я. — Как вам этонравится? Смотрите!

— Я богач! — бормотал я, пока, задыхаясь, бежал квинному магазину, чтобы сунуть письмо под нос хозяину.

«Смотрите!» Я вертел письмом над головой в трамвайной кассе.

«Хей!» — и вдруг застыл как вкопанный. Оказалось, я успелдобежать до банка, воображая, будто чек уже у меня в кармане, и готов былположить на счет это всполошившее меня письмо.

А дома я неожиданно вспомнил тот страшный сон.

Чудовище, которое явилось, чтобы схватить и съесть меня.

Идиот! Дурак! Разве можно было кричать «хороший рис», надобыло кричать «плохой»!

В эту ночь, впервые за долгое время, дождь не смочил коврику моей двери, никто ко мне не приходил, и на рассвете на тротуаре возле дома неоказалось водорослей.

Видимо, моя открытость, мои истошные вопли спугнули того,кто ко мне наведывался.

«Все страньше и страньше» [140], —подумал я.

Похорон на следующий день не было, ведь не было покойной,состоялась только панихида по Констанции Реттиген, организованная, видимо,фанатами, гоняющимися за автографами и фотографиями артистов, — ихкрысиная шайка вместе с толпой киностатистов перемешивала ногами песок передарабским фортом Констанции Реттиген.

Я стоял в отдалении от этой толчеи и наблюдал, как несколькопрестарелых спасателей, обливаясь потом, протащили по пляжу переносной орган иустановили его, забыв принести стул для леди, которая играла на нем, игралаплохо, да еще и стоя. На ее лбу блестели соленые капли, она дергала головой,управляя траурным хором, чайки слетались посмотреть, что происходит, и, поняв,что кормом не пахнет, взмывали вверх, а какой-то подставной священник тявкал илаял, словно пудель, так что перепуганные птички-песочники разбегались в разныестороны, а крабы поглубже прятались в песок, я же скрипел зубами, не зная,орать мне от ярости или залиться демоническим смехом, наблюдая, как с ночногоэкрана мистера Формтеня, а может быть, из полночной глубины под пирсом одна задругой появляются какие-то гротескные фигуры, ковыляют к волнам прибоя и кидаютв них привядшие цветочные гирлянды.

«Черт тебя побери, Констанция! — думал я. —Приплыла бы ты сейчас! Прекратила бы это идиотское шоу!»

Но мои заклинания не действовали. Единственное, чтоприплыло, так это цветочные гирлянды, которые не пожелал принять прилив.Кое-кто пытался забросить их обратно в море, но проклятые гирлянды упорновозвращались обратно, и к тому же начался дождь. Все стали лихорадочно искатьгазеты, чтобы прикрыть головы, а спасатели, ворча, поволокли несчастный органпо песку обратно, и на берегу под дождем остался один я. Я накрылся газетой, иу меня над глазами повис вверх ногами заголовок:

«ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ПРОСЛАВЛЕННОЙ ЗВЕЗДЫ НЕМОГО КИНО».

Подойдя к морю, я начал ногами запихивать гирлянды в воду.На этот раз они там и остались. А я разделся до трусов, схватил в охапку цветыи отплыл с ними насколько сил хватило, потом выпустил их и повернул назад.

На обратном пути я запутался ногами в одной из гирлянд ичуть не утонул.

— Крамли! — прошептал я.

И сам не понял, что это было — мольба или проклятие.

Крамли открыл дверь. Его лицо блестело и сияло, но явно неот пива. Видно, что-то случилось.

— Привет! — воскликнул он. — Где выпропадали? Я вам с утра названиваю. Боже! Проходите-ка и посмотрите, чтонатворил этот старик!

Он торопливо прошел в свой кабинет и драматическим жестомуказал на стол, где лежала довольно внушительная стопка густо исписанныхлистов.

Я присвистнул:

— Вот это да, С. В. С. «Сукин вы сын.»!

— Точно, подходящие для меня инициалы:

С. С. Крамли. Крамли С. С. Твою мать! Он выхватил лист измашинки.

— Хотите прочесть?

— Зачем? — рассмеялся я. — Ведь получилосьотлично, верно?

— Вдруг как поперло! — рассмеялся он вответ. — Будто плотину прорвало!

Я сидел и от полноты чувств фыркал, глядя на его сияющее каксолнце лицо.

— И когда же это случилось?

— Две ночи назад! Как-то в полночь. В позапрошлую ночь,что ли? Ну не помню когда. Я себе лежал, зубы сосал, глядя в потолок, не читал,радио не слушал, даже пива не пил. На улице ветер выл, гнулись деревья, и вдругу меня в башке заплясали всякие треклятые идеи, как угри на сковородке! Я, кчерту, вскочил, ринулся сюда и как пошел, как пошел стучать, так до рассвета ине останавливался, а к рассвету у меня уже была готова целая гора этих листов,такая, будто кроты нарыли, а сам я то смеялся, то плакал. Вроде того. В шестьутра завалился в постель и все глядел на эту кучу и ржал — до того былсчастлив, будто только что завел роман с самой завидной леди на земле!

— Так оно и есть, — тихо заметил я.

— Забавно, однако, — продолжал Крамли, — счего это началось. Может, ветер был виноват, только кто-то стал оставлять уменя на крыльце водоросли вместо визитных карточек. И что вы думаете, как повелсебя старый детектив? Выскочил с ружьем, крикнул: «Стой! Стрелять буду!»?Ничуть не бывало. Не кричал и не стрелял. Сидел себе и барабанил на машинке,гремел, как в Новый год или в Хэллоуин. И знаете, что дальше было? Ну-капопробуйте догадайтесь!

Я похолодел. Целая колония мурашек поползла у меня по спине.

— Ветер затих, — проговорил я. — Следов увашего порога больше не было.