семи мест знаменитее всех),

Тот, что основан был императором первым, Оттоном,

Тем Оттоном, что стал славой саксонской земли.

Там же блистает и град, чье связано имя с луною,

Рядом с ним Любек стоит, гордость залива Кодон.

«Славы углом» наречен этот град по старинному слову,

Ибо в заливе Кодон места славней не найти.

В угол простершийся тот стремится теченье Дравены,

40 В устье которой в порту много снует парусов.

Здесь, когда я хотел возродить иссякшие силы,

Мне представлен был отдых короткий тотчас.

Здесь привечен я был радушною Барбарой Кимврской,

В ласковом слове ее тело отраду нашло.

Голос приятный ее те искры раздул, что дремали

В пламени тлевшем, а песнь дивная силы дала.

Видя, что старый огонь в груди моей вновь пробудился,

Книгу четвертую мне дева велела начать.

3. Оплакивание старости и скитальчества

Тридцать кругов[478] для меня совершил уже Феб в колеснице,

Сверх того, настает круга десятый повтор.

Многажды снег и дожди зима насылала на землю,

Многажды почва была скована льдяной корой;

Тучный приплод под серпом Церерин многажды падал,

Многажды щедрый Зефир розами красил сады;

Осень гнетом плодов тяжелила многажды ветви,

Многажды Вакх приносил людям свой сладостный дар.

Дважды двадцатый идет мне год с той поры быстролетный,

10 Как перед взором моим Фебов светильник возник.

Начал я жизненный путь, первый раз я вдохнул в себя воздух,

Пищу, младенец, беря из материнских сосцов.

Позже я кротко сносил учителя строгого речи,

Грозные розги терпеть вынужден ночью и днем,

И, по путям проходя потайной философии, молча

Потом я ночью и днем в тяжких трудах истекал.

Расположенье постиг я владений Тефиды и суши,

Начал основы учить тройственного языка.[479]

С лирой слова сочетать было высшим моим наслажденьем,

20 Светлых созвездий пути — с песнью благой Пиерид.

Душу нимало мою металл не смущал вредоносный,

Не был ему я рабом — он был в рабах у меня.

Странником стал я потом в различных пределах тевтонских,

Края четыре прошел, где властелин — алеман.

Лысым стал я с тех пор, являя свой лоб безволосый

И сединой в бороде необоримой блестя, —

Так и в Гориции, где ударяют небесные звезды

В горы, вершины тех гор белы от снега стоят.

Ныне из дев ни одна на обличье мое не польстится,

30 Ибо повсюду на нем сеть безобразных морщин.

Ты, что у всех крадешь красоту, о завистница злая,

Ради чего ты спешишь, старость согбенная, к нам?

Ты принуждаешь гнить дубы в застарелых чащобах,

С милых для зренья дерев хищно срываешь листы.

Легких оленей и резвых коней лишаешь ты крыльев,

Черной смиряешь рукой бег быстроногих собак.

Вянут с приходом твоим на лугах беззаботные травы

И благовонье лилей сразу же сякнет в садах.

Горе мне! О, куда исчезают все силы из тела,

40 Где потерял я копну пышных волос золотых?

Слабые руки дрожат, я еле двигаю ноги,

Нет ни кровинки в моем прежде румяном лице.

Лоб потемнел от морщин, вся стала шершавою кожа,

Бледною желтизной губы сухие страшат,

Зубы, лимона желтей, редеют во рту, выпадая,

Шаткие, бросить спешат десен опору свою.

И угасает мой ум, тепла ощущая нехватку,

Как догорает, чадя, искра в остывшем костре.

Я с собой не в ладах, проклинаю свой возраст я, Цельтис,

50 Нынешним быть не хочу, прежним никак мне не стать.

Все избегают меня друзья, что печаль утишали,

Некогда шутками мне радостный миг принося.

Да и мой дух не таков, каким он в далекие годы

Некогда был, утеряв многие силы свои.

Сон не лелеет меня в мучениях ночи бессрочной,

Сон, что покоем легко лечит уставшую плоть.

Вместе с волненьем души всплывают забот мириады,

Сны за собою ведут образов странных чреду:

Спящему ужас несут наступающей смерти виденья,

60 Слух различает его: «Завтра, несчастный, умрешь!

И, умерев, сойдешь во тьму подземных пределов,

Где за все грехи судит людей Радамант.

Где Эвмениды вопят, и царя угрюмого мрачный

Весь дворец оглашен звуком разящих бичей,

Где, извергая огонь, пасть Цербера серой дымится

И богини судеб скорбное время сучат».

И обступает меня толпа моих худших пороков,

Кровь закипает в груди, жадностью распалена,

Бьет меня в бок Амур, вслед ему Купидон подстрекает,

70 Факелом маленьким жжет оцепенелую плоть.

В небе осталась уже лишь доля зимнего света:

Зимнее солнце к тебе близко стоит, Козерог,

Самый скудный свет проливаешь ты в кимврские земли,

Тусклым светильником стал меркнущий Пантаконон;

И не хватает чуть-чуть, чтоб ночь бесконечная край сей

Тьмой облекла, ибо ты в небе горишь три часа.

4. Похвала старости и размышления древних мудрецов о философии

Некогда мудрость была у седых стариков превеликой,

Юноша пред стариком скромно колена склонял,

И обнажал главу многовласую он на макушке,

И, устыдившись, уста робкое слово рекли.

Верно, былые века стариков вознесли столь высоко,

Так как явили они нравов и дел образцы.

Мне же, седому уже и с плешью давно на макушке,

Глупость житья не дает, ибо к Венере влекусь.

Грудь мне сжигает любовь, варюсь я на пламени нежном,

10 Самые юные лишь девы прельщают меня.

Если друзья упрекнут меня в том, что любови я верен,

Лучший дадут ответ им таковые стихи:

Греция лишь семерых мудрецов в своем лоне взрастила,

Что просветили свою родину ясным умом,

А в италийском досель ни один не отыщется мире,

И средь германских земель ни одного не найти;

Коли к испанцам пойдешь, или к галлам, иль даже к британцам

Дальним, иль к дакам, иль в край, где проживает сармат,