— Значит, всегда будешь виноватой!

— Что же мне, в размазню превратиться?

— Нет, просто стань умней. Если тебя обидели, некидайся с кулаками, прикинься бедненькой, несчастненькой. Чуть задели, рыдай:«Мне сломали руку», и колотушки достанутся другому.

Миранда молча принялась ковырять обивку сиденья.

— Имей в виду, — наставлял я ее, — в жизниникогда никому нельзя говорить правду. Ну надела твоя приятельница жуткую кофтуядовито-зеленого цвета с темно-синим платочком, не говори ей: «Фу, от-стой!» —наоборот, скажи: «Тебе очень идет». И вообще, чаще улыбайся, людям этонравится.

— Значит, ты предлагаешь мне врать? — тихоуточнила Миранда.

— На моем языке подобное поведение называется хорошимвоспитанием.

— И зачем оно?

— Избежишь многих неприятностей. Вот, к примеру, всочинении следовало написать, что обожаешь свою школу и учителей, получила бы«отлично».

— Это ложь!

— Конечно, но все люди лгут, а тех, кто говорит правдув лицо, не любят. Я, например, постоянно вру. Давай разберемся, что такоекомплимент! Самая настоящая выдумка. Ах, вы сегодня чудесно выглядите и платьевам к лицу! Учительнице следует сказать: «Мария Ивановна, я обожаю вашпредмет», ну и так далее. Знаешь, тяжело только вначале, потом привыкаешьговорить людям приятные вещи. Поверь, жить станет намного легче. Имей в виду,окружающие обожают, когда их хвалят.

Миранда, отвернувшись от меня, молча глядела в окно. Я решилприободрить девочку:

— Ладно, не переживай. Завтра устрою тебя в другуюшколу, одна из моих хороших знакомых держит колледж. Только постарайся тамвести себя соответственно, ты же отличная актриса, вот и тренируйся,совершенствуй мастерство.

Миранда ничего не сказала, она упорно промолчала всю дорогудо дома. Когда машина остановилась у подъезда, девочка, тяжело вздохнув,открыла дверь и лишь тогда спросила:

— Ладно, я поняла, но только скажи, ты сам живешь поэтим правилам?

— Да, с раннего детства, — кивнул я.

Миранда выскользнула из салона и, уже стоя на улице, задалаеще один вопрос:

— Ну и что, ты счастлив? Чувствуешь себя свободнойличностью?

Не дожидаясь ответа, она хлопнула дверцей. Я молча смотрел,как маленькая худенькая фигурка, шаркая нелепо большими кроссовками, идет потротуару. Честно говоря, я слегка растерялся. Мне и в голову никогда неприходило задать себе этот вопрос. Чувствую ли я себя свободной личностью? Богмой, конечно же, нет! Да мной помыкают все, кому не лень: Николетта, Элеонора…И любовницы, как правило, садятся на шею, свешивая ноги. А когда я работалредактором в журнале, регулярно получал от начальства самые неудобочитаемыерукописи, потому что остальные сотрудники мигом убегали при виде опусовнекоторых авторов, а я, боясь испортить отношения с главным, всегда с улыбкойбрал писанину, а потом мучился, стараясь «причесать» никуда не годный текст. Врезультате мои коллеги спокойно уходили домой в три, а я сидел на службе довосьми. Правда, мне все всегда улыбались, но только сейчас меня осенило: может,это была не улыбка, а насмешливая ухмылка?

Ну почему я ни разу не оборвал Николетту? Отчего позволяювертеть собой, почему постоянно даю ей деньги? Не далее как на днях я стоял вбукинистическом магазине и облизывался, глядя на уникальное издание Бальмонта,на которое у меня не хватало средств. Я мог позволить себе покупку, если быНиколетта не затеяла очередное суаре с фуршетом. Конечно, престарелой материследует помогать, но кто сказал, что надо выполнять любые ее капризы?

Отчего я всегда всем что-то должен? Почему никогда непозволяю себе расслабиться?

В полном изнеможении я схватился за сигареты. Разве возможнопеременить свою судьбу после сорока лет? Нет уж, очевидно, придется мнедоживать «хорошо воспитанным молодым человеком».

Я закурил сигарету и тут же затушил ее, дым неожиданнопоказался горьким. В памяти, словно по заказу, начали всплывать фамилии.Николас Вардис до сорока пяти лет работал на стройке простым каменщиком, нопотом, сломав ногу, оказался на больничной койке и начал рисовать, превратилсяв гениального художника… Домашняя хозяйка Эмили Роул воспитывала детей, пеклапироги и не помышляла о мировой славе. Но на пороге пятидесятилетия, похоронивмужа, она стала писать стихи и создала удивительно пронзительные сонеты, полныежизнеутверждающей силы.

Наверное, можно вспомнить и других людей, сумевшихпереломить хребет судьбе в далеко не юношеском возрасте. Я снова вытащилсигареты. Нет, я так не смогу. Сейчас, вместо того чтобы взбунтоваться, я начнупо приказу Элеоноры разыскивать этого Леонида Михайловича. Что ж, вставай,Ваня, звонить удобней из дома, тем более ты находишься около родного подъезда.

Я запер машину и внезапно остановился. Родного подъезда! Нуне странно ли, до сих пор даже мысленно я называл место, где живу последниегоды, «квартира Норы», домом для меня оставались родительские апартаменты, гдеобитает Николетта. И вот надо же, «родной дом»! Я пошел к подъезду, потянул насебя тяжелую дверь и снова замер. А ведь все не так плохо, как кажется. Честноговоря, раньше мне было немного тоскливо исполнять обязанности секретаря фонда«Милосердие», а ремесло детектива поначалу я считал просто отвратительным. Носейчас должен констатировать, что погоня за преступником может бытьувлекательным делом. Я вовсе не так глуп и наивен, как считает Элеонора, и уменя имеются кое-какие собственные соображения.

Хриплый женский голос произнес «алло» в тот момент, когда я,решив, что никого из хозяев нет дома, уже хотел положить трубку.

— Слушаю, — повторила дама и кашлянула, — этокто?

— Разрешите представиться, Иван Павлович.

— Ой, фу-ты ну-ты, — рассмеялась женщина, —какой цирлих-манирлих, ты, часом, не князь?

— Я хотел бы побеседовать с ЛеонидомМихайловичем, — невпопад ответил я.

— За каким… он тебе сдался? — заржаласобеседница. — Валяй ко мне, посидим, погутарим. Только бутылку прихвати,«Хеннесси», другое не пью. Чао, бамбино!

— Адрес подскажите, — быстро осек ее я.

— Пиши, котеночек, — промурлыкала дама, —самый центр.

Часа через полтора я, вооруженный сосудом с благороднымнапитком, нажимал на кнопку звонка. Беглого взгляда на входную дверь хватило,чтобы понять: здесь обитают люди, не привыкшие считать не только рубли, но итысячи.