Огромная дверь из цельного массива дерева, украшеннаяантикварной бронзовой ручкой, распахнулась. На пороге возникла девушка вджинсиках-стрейч и водолазке цвета маренго.

— О-о-о, — издала она трубный вопль, —коньячок прибыл! Раздевайся, дружок, иди сюда.

Меня буквально втолкнули в гостиную, которая выглядела самымудручающим образом: белая кожаная мебель, стеклянный столик, ножкой длякоторого служила псевдогреческая статуя, в углу тихо журчал фонтанчик и вдольстен стояли буфеты из красного дерева с фарфоровыми медальонами. Хозяйкадостала два фужера, щедро налила их до краев и, не заботясь о закуске, быстроопрокинула в себя один.

— Давай, — поторопила она, ставя пустой пузатыйбокал на столик, — догоняй.

Я пригубил коньяк и решил приступить к допросу.

— Скажите, пожалуйста, Инга Владимировна…

Хозяйка рассмеялась:

— Давай без отчества, похоже, я младше тебя.

Я с сомнением посмотрел на нее. Слов нет, фигура у женыЛеонида Михайловича девичья, что, учитывая привычку выпивать без всякойзакуски, неудивительно. Возраст женщины выдают в основном шея, лицо и руки.Первая была прикрыта водолазкой, второе длинной, ниже бровей, челкой. Ингапериодически сдувала волосы, и на короткое время мельком показывались глаза, нопотом пряди волос вновь прикрывали лицо, руки разглядеть я не успел. Ингаплюхнулась на диван и продолжила:

— Сначала выпей, потом побазарим.

— Пока не хочется.

— Давай глотай.

— Честно говоря…

Хозяйка вскочила на ноги, наполнила свой фужер и велела:

— До дна, иначе разговаривать не стану. Ну… Смотри, какнадо!

И она вновь опустошила фужер. Делать нечего, пришлосьпоследовать ее примеру. Я люблю коньяк и смею думать, что понимаю в нем толк.Благородный «Хеннесси» надо пить не спеша, тихонько согревая бокал случисто-коричневой жидкостью в ладонях. Именно поэтому фужеры для коньяка имеютпузатую форму, с довольно широким дном и узким верхом. На донышко капают,именно капают виноградный сок, который монахи из провинции Коньяк научилисьпревращать в неземной напиток. Вот водку можно опрокидывать залпом, а«Хеннесси» ни в коем случае. Его следует пить медленно, наслаждаясь цветом,ароматом и вкусом. Но у Инги было иное мнение по этому поводу. Она снованаполнила бокалы, поставила бутылку на стол и хмыкнула:

— Скоро кончится, чего только одну купил, сейчас задругой отправишься. Пей до дна, ну, давай на брудершафт.

Проклиная собственную мягкотелость и податливость, я взялдаму под руку. Инга мигом выхлестала спиртное, я же лишь отхлебнул.

— Эй, эй, — сердито велела она, — набрудершафт до дна положено, иначе врагами расстанемся.

Сейчас, вспоминая произошедшее, я могу сказать в своеоправдание всего две вещи. Днем я не успел пообедать, а утром выпил лишь кофе,и ударная доза спиртного свалилась в практически пустой желудок. Еще у менябыло отвратительное настроение, а в горле что-то царапало, очевидно, начиналасьпростуда. Все сложенные вместе факторы вкупе с коньяком дали неожиданныйрезультат. Инга показалась мне милой, даже привлекательной женщиной, скорейвсего, ей лет тридцать пять, не больше. Поднялось настроение, начинающаяся больв горле исчезла. Мне стало очень уютно, тепло и как-то спокойно.

— Хороший коньячок, — усмехнулась хозяйка, —давай добьем бутылочку.

Дальнейшее помнится смутно. Вроде потом на столике появилсяеще и графин. Затем мы пошли по коридору… в лицо ударил свет… голова упала начто-то ядовито-розовое… в носу защекотало…

Я чихнул и открыл глаза. Надо мной парил незнакомый потолоксамого невероятного вида — голубого цвета, украшенный густой бело-золотойлепниной. На секунду я изумился, через мгновение растерялся. Где я нахожусь?Комната казалась незнакомой. Большая по метражу, она практически не имеласвободного пространства, слишком много в ней было мебели. Огромный шкаф дляодежды, зеркало в витиеватой раме, стоящее на комодике, штук восемь пуфиков,три кресла, диван. На окне болтались бархатные занавески, а посреди спальнивозвышалась здоровенная кровать, на которой в полном недоумении возлежал я.Мебель и ковер были бело-голубого цвета, портьеры и постельное бельеядовито-розового, к тому же их украшало неисчислимое количество рюшечек,воланов, кружев и складочек.

Я попробовал пошевелиться. Получилось плохо, голова болеланемилосердно, внутрь черепа словно поместили шар из ртути, и он теперь медленноперекатывался от одного виска к другому, вызывая тягучий приступ тошноты. Сестьудалось с третьего раза, и только тогда я сообразил, что нахожусь на ложе неодин. С правой стороны, среди горы одеял и подушек, виднелась спутанная копнатемных волос. Я попытался включить мыслительные способности. Кто это? ВикаХогарт? Но мы же с ней поругались, и потом, у Вики в спальне современный интерьер,в котором преобладают белый цвет и предметы из нержавеющей стали.

Я уставился на незнакомую голову. Если признаться честно, вподобной ситуации оказался впервые, совершенно ничего не помню, ни как зовутдаму, ни где с ней познакомился, ни то, что делал до того, как очутился в сейчудовищной опочивальне.

Когда Миша Тарубин, один из моих добрых знакомых, с усмешкойговорил: «Представь, Ванька, открываю утром глаза и сообразить не могу, как жеэту соску зовут», я ему не верил.

Правда, Тарубин — самозабвенный ловелас, готовый бежать свысунутым языком за любой короткой юбчонкой. Один раз он на моих глазах вытащилиз кармана бумажку и начал сокрушаться:

— Ну чей же это телефон? Скажи на милость! Наверное,хорошенькая, раз номер телефона взял.

Я не удержался от ехидного замечания:

— Ты бы еще приобрел привычку рядом приписывать имя.

— О том и речь, — вздохнул Мишка, — всегдаведь кличку указываю, а тут, смотри.

Я взял листок и не сумел сдержать улыбку. На косо оторваннойбумажке были накорябаны цифры, а рядом стояло «баба».

— Зато ты теперь знаешь, что это номерок не мужика, абабы, — развеселился я, — позвони, не стесняйся, и спроси: «Баба,тебя как величать?»

Мишка вырвал из моих рук писульку.

— Можешь ржать сколько угодно, но я частенько не помнюс утра, как их зовут. Постель еще не повод для знакомства.