Волосы у женщины были мокрые, спутанные, липли к голове иплечам. Висок слабо сочился кровью. Глаза закрыты, утонули в темныхполукружьях, губы обметало. Рубаха на ней из самого грубого полотна, ногибосые…

Прокопий нахмурился. Красивая девка – или баба, какаяразница, – слов нет. Однако ж выглядит как последняя бродяжка. Небось портовая.Навидался он сегодня таких, за десять сольди на час.

– Да кинь ты ее, – буркнул пренебрежительно. – Рванькабацкая. А не то от мужа сбежала. Пошли! Не ровен час примчится какой-нибудьбаркайоло с ножом и покажет тебе, как чужую жену под бочки хватать.

– Чужую жену, да? – сладеньким, издевательским голоскомповторил Васятка. – А с каких это пор венецийские женки русские песни поют?Вроде как не было у них такого в заводе!

Прокопий качнул головой. Да… он и забыл!

– Кто ж она такая? – шепнул озадаченно, пытаясь вглядеться вточеные черты. Брови нахмурены, губы запеклись…

Сердце его вдруг дрогнуло. Рядом потрясенно вздохнулВасятка:

– Нетутошнее личико, да? Не черномазая – вон какаябеленькая! Красота… ну, красота истинная!

– Красота, – вновь согласился Прокопий, благоразумиекоторого давало лишь самые короткие передышки другим чувствам, а потом вновьподчиняло их себе. – И что ты с этой красотой намерен делать?

– Как что? – воззрился на него Васятка, словно на преглупоедитя. – На корабь возьму, что ж еще? Не бросать же ее обратно в море.

– На ко-ра-абь?! – даже взвыл от возмущения Прокопий. – Твойон, что ли, корабь, чтоб ты туда всякие ошурки [43] сметал? Да Гриня лишьувидит ее, огуреет [44] от злости! Да он ее сам в море выкинет, вот те крест!

– Может, и выкинет, – тихо, с трудом сдерживая злобу,пророкотал Васятка. – Но это сделает он, понял? Он сам! Чей корабь, кто егонанял? Григорий, верно! Стало быть, Григорию и решать, куда девку пристроить.Он хозяин – не ты! Не ты, Прошка, у лавки пятая ножка!

Прокопий поджал губы, размышляя, как бы побольнее уколотьсотоварища, который мало что ни в грош его не ставил – не ленился при всякомудобном случае это показывать. Как-то ничего не придумывалось, поэтому онпроговорил первое, что в голову пришло:

– А не боишься, что Гриня у тебя добычу-то отобьет? Ты ужлучше еще одну такую раздобудь, чтоб вам не разодраться.

– Где ж я ее раздобуду? – изумился Васятка. – Ты в уме? Онатам, на берегу, одна была.

– Вот, держи! – Прокопий кинул монетку. Она весело блеснулав лунном свете – и исчезла в темной траве. – Эх, раззява! Да на эти деньги тымог бы шлюх для всей команды нанять!

– А ну заткнись, Прокопий! – яростно рыкнул Васятка. – Умтебе, видать, для того даден, чтоб глупость из себя выдавливать. Да неужто неясно тебе: русская она, русская! Попала в беду, помочь ей надобно. Кто жпоможет, кроме своих?

– Ну, найдется кто-нибудь… – туманно проговорил Прокопий.

– Кто-нибудь? – с расстановкой повторил Васятка. – Эх, дуракя был, когда не ответил Грине: мол, не пойду я с тобой в басурманские землибатюшку твоего из неволи выручать. Найдется кто-нибудь другой!

Прокопий даже ахнул. Его от стыда словно в кипяток окунули!

– Так ты думаешь… – прошептал потрясенно. – Ты думаешь, онабеглая? Из турецкой неволи?!

– Да я себе язык откушу, коли не так! – убежденно проговорилВасятка, направляясь со своей ношей к мысу, где они оставили лодку. Прокопий,забывший все свои возражения, семенил следом. И оба они даже не подозревали,как Васятке повезло, что тот ангел, который следит за исполнением клятв, в этомгновение замешкался или отвернулся, не то быть бы жалостливому москвитянинубез языка!

Когда море смирилось с тем, что Троянда больше не егодобыча, оно принялось забавлять ее и тешить. Оно прикинулось до того добрым,что Троянда почти уверилась, что она вновь стала Дашенькой, которая дремлет намамушкиных руках под мамушкину колыбельную. Она слушала песенку – и саманапевала ее, а море качалось, качалось…

Потом вдруг что-то с ним случилось. Ни с того ни с сего онообернулось другими руками, не столь нежными, зато очень крепкими, и пересталопеть; теперь оно беспрестанно спорило само с собой на два голоса, причем первыйбыл толстым, успокоительным, словно дальний, безопасный рокот прибоя, а второй– тонким, порою срывавшимся на визг: так визжит волна, уходя с берега и сгребаяза собой гальку, мелкие ракушки, песок… Троянде чудилось, что море вот-вотутащит ее снова в свои неизмеримые бездны, поэтому при звуке второго голоса онаначинала метаться, стонать, а когда слышался успокаивающий рокот – притихала.

Соленый запах моря сменился сладким благоуханием, и Трояндатонула в этом ароматном забытьи, когда немилостивый сырой ветер вновь ударилбрызгами ей в лицо. Она вскинулась, в ужасе обнаружив, что лежит на днекакой-то лодки. О боже! Да неужели ее чудесное спасение, мучительная борьба сморем, его причуды и забавы лишь померещились ей, и она снова лежит в лодкетюремщиков, которые везут ее к берегу лагуны на казнь? Или… или ее забросаликамнями так, что всплыть не удалось, и тело ее покоится на дне, а это не самаТроянда, а лишь ее грешная душа находится в лодке пресловутого Харона, и дологпуть через Ахеронт?.. Прилив ужаса был столь силен, что Троянда страшновскрикнула, рванулась, больно ударившись головой, – и, как ни странно, именноэта боль успокоила ее, потому что бесплотная душа, конечно, не могла испытыватьникаких телесных страданий, тем более столь сильных. И, словно ее крик вызвал кжизни некие таинственные силы, море опять заговорило на разные голоса:

– Да она просто бесноватая! Вот чего, спрашивается, орет?Всех на корабле перебудит!

– Ну подумаешь, большое дело! Как пробудятся, так и сновауснут.

– Уснут? Жди! Да они тебя за борт выкинут вместе с твоей…этой… Знаешь же: баба на корабле – жди беды.

– Знаю. Так ведь это ежели в море, при плавании. А мы, чай,еще на причале. Неужто не видал, скольких девок на соседние суда приводят – иничего, пока еще ни одно не потонуло и на части не развалилось, хоть и качаютсяиз стороны в сторону, как при шторме.

– Качаются? Это почему ж?

– Да потому, высокомудрый Прокопий свет Иванович, что каждыйматрос со своей девкой его раскачивает, а ежели все враз?..