Сначала Григорий едва не влетел к ней как был, одетый. Потомкуртка, рубашка и штаны слетели с него, будто капустные листья с кочерыжки. Иопять он приостановился. Вода, конечно, простыла, однако тело его было такраскалено вожделением, что на нем и кипяток зашипел бы! Однако чан оказалсяявно маловат. Он и один в нем едва помещался, девица тоже сидела, подобравколенки к подбородку, а уж чего не мог терпеть Григорий, так это тесноты испешки в такой вольной забаве, как любовь. С этой красотой несказанной он хотелбы очутиться посреди чиста поля, в зарослях васильков, под васильковым небом… истранно: его не оставляло ощущение, будто родимое солнышко разжигает его кровь,пока он осторожно вынимал свою добычу из воды, осушал ее ряднинкой и нес назатейливый турецкий диванчик, купленный еще прежним владельцем судна и накрепкопривинченный к полу на случай штормов. Это была красивая, но докучная причуда:в каютке царила теснота, новый хозяин не раз оббивал о диванчик бока и коленки,однако сейчас он с жаром поблагодарил своего предшественника.

Не в его правилах было брать баб тайком или насилкою! Емунравилось до того распалить свою очередную любушку, чтоб она криком сталакричать, призывая его к себе. Девица же, гостья нежданная, спала, как царевнаиз сказки, словно сон был ей милее всего на свете, словно нетерпеливых мужскихрук и вовсе не существовало! Но Григорий не мог ждать, покуда она проснется: толи долгое телесное одиночество было повинно, то ли неописуемая красота,внезапно доставшаяся ему, – словом, не мог он медлить ни мгновения и получилсвое, чудилось, еще прежде, чем достиг ее глубин, а может быть, даже прежде,чем они оба оказались лежащими на крякнувшем диванчике.

Судорога извержения была столь стремительна, мгновенна иобильна, что Григорий и сам как бы обмер. Чудилось, вся жизнь, все силы в одинмиг вырвались из него струей семени, чтобы наполнить женское лоно! И теперь онлежал, едва переводя дыхание, ощущая чресла свои как бы расплавленными,растекшимися и чувствуя только блаженную слабость во всем своем существе.

Ему было так тепло, так хорошо, так спокойно!.. Он дажевздремнул на минуточку, и уже какой-то легкий, многоцветный сон поплыл передзакрывшимися глазами, как вдруг то, на чем он так уютно устроился, слабошевельнулось, и он пробудился, поняв, что его спящая красавица тоже наконец-топроснулась.

Он приподнялся на руках и заглянул ей в лицо, стараясьулыбаться так, будто не чувствовал ни малейшей неловкости за свою поспешность.

– Ну ладно, ладно, ragazza, – буркнул он. – Ей-богу, вследующий раз я позабочусь о тебе!

Тут же он подумал, что не уверен, будет ли нынче этот самый«следующий раз» – так полно, так сладостно опустошилось его тело, – а потомзабыл и об этой мысли, и вообще обо всем на свете, завороженный изумленнымвзглядом огромных глаз диковинного, опалового, лунного оттенка. Он не моготорваться от этих глаз, они притягивали, лишали рассудка, и когда незнакомканаконец моргнула, Григорий почти физически ощутил, что с него сняли какие-топуты. Она шевельнула губами, как бы желая что-то сказать, о чем-то спросить, ноГригорий, внезапно испугавшись, что звук ее голоса окажется таким жеколдовским, зачаровывающим, как взгляд, не нашел лучшего средства спасения – иприжался к ее губам.

Они были сухие, но такие мягкие и теплые, что у него сердцезабилось от умиления: чудилось, цветочные лепестки касались его рта! Он таксжал их своими жадными губами, что они, конечно, сразу перестали быть сухими,но оставались сомкнутыми, и тогда он робко, словно прося позволения, попыталсяраздвинуть их языком. Губы разомкнулись – и Григорий встретился с ее языком:хозяин встречал гостя, и, видит бог, встречал его радушно. Их языки сомкнулись,а затем принялись медленно изучать, ощупывать, исследовать друг друга, и губывпивались все крепче, горели все жарче, и Григорий всем сердцем отдался этомучуду – поцелую.

Его никто и никогда так не целовал. Он никого и никогда нецеловал так! Их языки сливались, сплетались, сражались; их губы впивались другв друга, словно желали души вытянуть из своих обладателей – чистые, тихие, спокойныеи праведные души, поселив вместо них в телах томление, нетерпение и ярыйпламень страсти.

Если бы Григорий мог сейчас о чем-то думать, он непременно снасмешкой вспомнил бы, как только что опасался своей слабости. Какая тамслабость, какая вялость! Он весь налился силой, его мышцы окаменели, кровьбешено неслась по жилам, сердце стучало как молот, и вся мощь его существа,всего тела, души, помыслов хлынула в его чресла. Наслаждение пронизывало его сголовы до пят, и он уже готов был отозваться на его властный зов, когда вдругтихий, нежный стон достиг его слуха, и Григорий невероятным усилием справилсясо своим нетерпением. Он замедлил безумную скорость своих движений, внешниеощущения постепенно вернулись к нему, и он почувствовал тиски колен, сжавшихего бедра, и легкие руки на плечах, и жаркое дыхание на щеке.

Он и не заметил, когда вновь прильнул к ней, да так, что межих телами не нашлось бы места даже лунному лучу! Не хотелось отрываться отэтого тепла, однако хотелось и видеть, видеть ее, поэтому он потихонькуприподнялся и стал на колени меж ее раскинутых бедер. Она заметалась, задышалачасто – и вдруг так тесно оплела его своими ногами, что Григорий понял: онаиспугалась, что он покинет ее. Все вдруг поплыло перед глазами. Он провел поним рукою – они были влажны… и Григорий понял, что ее испуг тронул его сердцетак, как не трогало, чудилось, ничто во всем белом свете!

– Я с тобой, – шепнул он и задрожал, увидев улыбку на еегубах. Улыбку счастья…

Она лежала, раскрывшись, как цветок, разбросав руки, сзажмуренными глазами и смеющимся ртом, и Григорий, не веря тому, что видел,тому, что чувствовал, принялся трогать и гладить ее тело, уже не понимая, комударует этими прикосновениями большее наслаждение: ей или себе.

Tеперь руки их двигались в унисон, и чувства одного были какбы зеркальным отражением чувств и ощущений другого. И когда, вволю изведавмягкости и нежности ее кожи на груди и на животе, Григорий запутался пальцами вшелковистых завитках, влажных и ароматных, он тотчас же ощутил, как ее длинныепальцы коснулись его плоти.