– Не скоромничай, Васятка! Не смей! Вот скажу братуГригорию, как ты…

– Ох, ох, ох, держите, спасите, ну я прямо-таки весь трусюсяс перепугу! Думаешь, Гриня наш куда пошел?

– Как это – куда? Искать, где живет тот синьор, который намдолжен помочь. А куда еще?

– Ну, днем, не стану спорить, он его и впрямь искал. Асейчас, готов биться об заклад, Гриня изо всей мочи раскачивает какую-нибудьтратторию вместе с самой горячей девкой, которую только смог отыскать! Браттвой еще не скоро в монахи запишется, помяни мое слово! Не то что ты,головастик.

– Я не пойду в монахи. С чего ты взял?

– Не пойдешь? Да ну? Вот уж не могу поверить, что и тыбудешь по ночам свою избу раскачивать, да так, что стропила перекосятся!

– Тьфу! Тьфу! Богомерзкий язык у тебя, Васятка! Это все она,она тебя побуждает меня забижать. Вот скажу Грине – будешь тогда знать.

– Святые угодники! До чего ж ты мне надоел, нудила! Всю душуизгрыз. Знал бы, что меня ждет, не трогал бы этой девки.

– А я тебе говорил! Говорил или нет?!

– Говорил, говорил, черт да Гаврил! Ну что мне теперьделать? В море кинуть ее, что ли?

– Ну… в море! В море-то зачем?! Давай свезем туда, гдевзяли, – и вся недолга.

– Недолга?! Cейчас-то уж за полночь, а против ветра грести?!Тебе хорошо, ты-то не на веслах. Да и где тебе с твоими-то силенками… Нет,Прокопий, делай со мной что хошь: хошь режь, хошь ешь, а назад я не поплыву.Корабь – вон он, рукой подать. Подымем девку на борт…

– Не боишься, что за докуку Гриня с тебя голову снимет, какувидит?

– Снимет, думаешь?.. А черт его знает, может, и снимет. А явот что сделаю. Я ему на глаза и попадаться не стану. Кинем девку в его каюту,пускай он ее увидит – и сам решает, чего делать. Захочет спросить, кто даоткудова, – и спросит…

– Да балда ты, Васятка. Она вон в бесчувствии как была, таки есть – ну что у такой спросишь?! Ох, втравил ты нас… втравил! Ну да ладно.Чего уж теперь. Снявши голову, по волосам не плачут. Вот и трап. Подымай ее,неси в Гринину каюту. И то правда: пускай что хочет, то с ней и делает!

Голоса наконец умолкли, а море вдруг стало деревянным. Этопоразило Троянду настолько, что она заставила себя прорваться сквозь туманбеспамятства и потрогала неподвижную волну рукой.

Да нет! Это не волна. Это пол, деревянный пол, какого Трояндане видела уже много лет, с самого детства. Здесь, в Венеции, полы все каменныеда мраморные, ледяные, а этот… нет, не сказать, что он теплый, а все же сидетьна нем куда приятнее, чем на стылом камне, хотя дрожь так и бьет. Однако теплооткуда-то шло, Троянда ощущала его легкое веяние.

Она приподнялась, огляделась. Ничего толком и не увидела:помещение было погружено во тьму, рассеиваемую лишь слабым огонечком лампадки вуглу, однако удалось сообразить, что источник тепла – чан, стоявший неподалеку.

Не думая, только ощущая всем телом потребность как можноскорее согреться, унять дрожь, то и дело пронзавшую судорогами мокрое,замерзшее тело, Троянда поползла к чану и прижалась к нему, как в детствеприжималась, придя с мороза, к натопленной печке.

О, как хорошо, как хорошо! Вот счастье! Если бы еще нечесались слипшиеся соленые волосы, не саднила царапина на виске, разъеденнаяморской водой. В голове у Троянды все колыхалось и раскачивалось, однаконевероятным усилием воли ей удалось сцепить непослушные мысли в довольно-такисвязную цепочку: в такие чаны обычно наливают воду; этот чан теплый, потому чтов нем горячая вода; нет лучше способа согреться, чем забраться в горячую воду.

Однако додуматься – это было еще полдела. Куда труднееоказалось содрать с себя лохмотья рубахи и залезть в этот чан! С превеликимтрудом Троянде удалось наконец забросить тело в горячую, блаженно-горячуювлагу. Она сразу погрузилась с головой и подумала, что, если бы вода в лагунебыла такой теплой, она не спешила бы выбираться на берег! Едва шевеля руками,Троянда разобрала слипшиеся пряди и принялась вяло водить руками по телу,смывая соль и боль. Как по волшебству, перестал ныть висок, тяжесть не ушла изголовы, но это была тяжесть не беспамятства, а сонливости, приятная тяжесть… иТроянда, поудобнее умостив голову на бортике, погрузилась в сон с таким жебезоглядным наслаждением, как давеча погружалась в эту восхитительную горячуюводу.

* * *

Григорий приналег на весла, чтобы не отстать от сверкающейгондолы, как вдруг на террасу выскочили какие-то женщины, принялись вопить,махать руками. Из-за дальности расстояния Григорий не мог понять, в чем тутдело, только и долетело до него одно слово, которое повторялось чаще других:«Сбежала!.. Сбежала!..» – а больше ничего он не понял. Зато понял синьор. Егогондола вмиг воротилась, он выскочил на ступеньки и опрометью ринулся в дом,имея при этом вид весьма угрюмый.

Григорий принялся ждать. По его разумению выходило, чтоежели кто сбежал, так его следует гнать и преследовать, и он не сомневался, чтосиньор сейчас ринется в погоню, однако день истек, вечер настал, за ним пришлаи ночь, а синьор не только ни в какую погоню не бросился, но и вовсе не вышелболее на свое беломраморное крыльцо. Вскоре огни в бессчетных окнах сталигаснуть, и Григорий с досадой понял, что ждать больше нечего: ему опять неповезло!

Он был так зол, что охотно прибил бы кого-нибудь. Сколькосил и времени понапрасну изведено. Кулаки от злости так и чесались! Боясь, чтоне выдержит и учинит разбой на корабле, а наутро нелегко будет своим в глазаглядеть, Григорий завернул было в кабачок, но там оказалась хорошая еда и дотошноты тихая публика. Ну ни одной рожи, к которой можно придраться, ни одногоплечистого мужика, с которым не стыдно силами помериться. Григорий ел-ел,пил-пил – и с неудовольствием ощущал, как злоба на весь мир постепенно уходит,сменяясь усталостью и тупым равнодушием. Теперь ему хотелось только согреться(продрог на этих чертовых сквозняках, которые так и шныряли по каналам!) и уснуть.И еще чего-то хотелось, какое-то неясное желание томило тело… однако, лишьступив на палубу и убедившись, что лодка надежно привязана, Григорий сообразил,чего он хочет. Женщину!

Беда… Васятка небось со счету сбивается, представляя,сколько юбок сегодня задрал буйный Гриня. А ни одной, понял, Васятка? Ни одной!Слежка и ожидание настолько его поглотили, что он про все забыл, а потомобильная еда лишила сил. И только теперь вдруг ощутил он сильнейший плотскийголод, да такой, что хоть вновь отвязывай лодчонку, греби что есть мочи наберег и… начинай, Васятка, загибать пальцы, считая эти самые задранные юбки!..

* * *