Перцель тоже ничего не знал о том, куда пропал Курочкин. Онназвал меня «мелкая падла» с намеком на листовку, но, кажется, приступ гнева ибешенства пошел на спад. Во всяком случае, он не собирался демонстративновылезать из одной с нами лодки. Мы с Васькой обрадовались, а потом япрослезилась под душем, вспоминая, как Курочкин мыл меня, пьяную, в день нашегоблизкого знакомства...

Вылезла я не раньше, чем лицо перестало выглядеть опухшим изареванным. Практически все в доме уже проснулись, Перцель выглядел какперекипевший чайник, Митя прятался в дальнем от него углу, трогательно обнявколенки, а Капышинский, восседая на столе попой в коньячной луже, объяснял, чтовсе идет по плану. Ребята поддакивали. Я на всякий случай тоже покивала.

В штабе был организован информационный центр, где каждый часпринимали данные с избирательных участков – сколько народу проголосовало. Тамнас никто не ждал – мы бы только создавали хаос и столпотворение. Оставалосьтолько квасить дома по-черному.

За победу не пили – дурная примета.

Николай, как паук в норе, терпеливо ждал, пока избиратели ичлены мелких избиркомов начнут нарушать закон: чем больше нарушений, тем большешансов признать выборы недействительными. И переиграть их заново. У юристоввсегда много работы в день выборов и после.

А мавр, то есть мы, сделал свое дело. Мавру остаются тольководка да текила – на весь день, а потом и на всю ночь. У политтехнологов этоназывается «big election night» – самая веселая и страшная ночь в году. КакХэллоуин, Новый год и экзамен по сопромату одновременно.

Через пару часов наблюдатели начали тревожно звонить сосвоих избирательных участков – какие-то неуловимые личности раздавали листовкилюдям чуть ли не на пороге избирательных участков. На них был изображенпрезидент спиной к Петрову и надпись: «Президент не доверяет Петрову. А ты?..»Сделано было грубо, но в день выборов срабатывает и не такое... Гарик изгенштаба распорядился бросить всех наших агитаторов на отлов чужого компромата.

Впрочем, все это мелькало как будто за стеклом уходящегопоезда, и было уже неважно.

А тут еще Васька, тихая и многообещающая, затащила меня ксебе в комнату и заявила:

– Слушай, у меня потрясающие новости. Перцель сделалмне предложение!

– Какое?

– Замуж, Дашка, замуж! Обычное человеческоепредложение. Ну там – руки и сердца...

– Замуж?!

– Забегая вперед, скажу, что я согласилась. Погоди.Последняя новость. Я беременна, только что сделала тест.

Моя картина мира рушилась. Васька сияла и светилась, и ничтов ней не предвещало скорых и таких невероятных перемен. Я представила ее сживотом. Потом с ребенком. С мужем. Все это вместе не хотело укладываться вголове.

Я еще раз посмотрела на нее, как на инопланетянку. Почему-томне всегда казалось, что мы одновременно выйдем замуж, одновременно родимдетей, в моем воображении мы гуляли с ними в одном дворе... И вот теперь Васькас Перцелем реализуют свой альтернативный сценарий, в котором я им совсем ненужна.

Счастье очень эгоистично. Даже эгоистичнее меня. И Курочкинисчез, как назло.

– Ни фига себе, – сказала я. – Ну ты даешь...И что ты теперь чувствуешь?

– Очень странное чувство. Я космос, и внутри меня целаявселенная, которая меня щекочет. Что-то вроде этого.

Нужно срочно выпить водки, почувствовала я.

Спустилась вниз, в гостиную, и выпила. На сей раз безВаськи.

Помню, Капа пытался подсунуть мне под нос бутерброд сзасохшей колбасой, но я гордо отворачивалась, отвечая:

– Настоящие женщины не закусывают!

Помню, Митя рассказывал историю про кого-то из кандидатов вмэры, просившего: «Пожалуйста, обязательно отразите в листовке, что для меняпраздник Восьмое марта неразрывно связан с армией!»

Указал ли Митя это в листовке, я, честно говоря, прослушала.Вообще я не люблю праздник Восьмое марта. Потому что он каждый раз выпадает напредвыборный цикл, а, значит, приходится писать бесконечные поздравления – отпартий, от кандидатов-одномандатников, поздравления для радиоэфиров, длятеледебатов, для открыток, для женщин-предпринимателей, для женщин-бюджетниц,для женщин-военных...

У меня есть несколько заготовок, из которых можно сложитьпрактически что угодно. И есть несколько самодеятельных перлов, которыекандидаты сочиняли на свой страх и риск. Один помню почти наизусть: «...и вэтот ясный и сумрачный день, стоя у прилавка в подарочной суматохе, я ловлюсебя на том, как мне повезло. Повезло родиться в мире, полном женщин. У самойпрекрасной, самой лучшей мамы на свете. И стоя у витрины, мое сердце сжимаетсяот сильного чувства любви к дорогим женщинам. Этот праздник, я уверен, так жебудоражит души многих мужчин».

Ага, будоражит. Кстати, неплохо было бы заняться сексом.Даже неважно, с кем. Неважно, как, и даже не суть важно, в какой позе. Просто –здоровым человеческим сексом вместо этого ползучего умствования. Мы слишкоммного пьем, слишком часто занимаемся вредным и отравляющим душу самокопанием,улетаем, прилетаем, покупаем новые мобильные телефоны, красим волосы, сидим накреативных совещаниях, врем – и все для того, чтобы вот так посреди пьянкивдруг ощутить отрезвляющее одиночество.

Я вспомнила себя в Таиланде в августе. Почему всякий раз,когда нам принадлежит целый мир, мы торопимся набрать в нем знакомого мусора?Ведь этот мусор, как его ни перемалывай, не станет съедобным...

Рядом Капа пытался отгрызть крышку с бутылки текилы, хотядаже мне было видно, что крышка отлично отворачивается. Нет, все-таки важно, скем заниматься сексом... Например, с Капой я бы не смогла.

– Ну что, бухнем? – оживленно хихикнулКапышинский.

– Еще как!

Чуть попозже мрачный Перцель пытался избить Митю пластиковойбутылкой, пока Васьки не было в комнате. Просто так, ни за что. На этом моментея, видимо, задремала... А на что было смотреть? Сценарий вечеринкивырисовывался довольно отчетливо – сейчас все напьются, кто-нибудь заблюеттуалет и ванную. Васька со своей внезапно свалившейся беременностью будетотрешенно сидеть в кресле, такая теперь чужая для меня, а где-то далеко будутсчитать бессмысленные голоса, отданные за Петрова.

Очнулась я уже после полуночи, на диване, от шумногопоявления Гарика. Вернее, от шума – у Капышинского дрогнула рука со стопкой, итекила пролилась мне за шиворот. Считать себя трезвой я никак не могла, и оченьраздражал привкус бензина во рту. Васька с Перцелем, обнявшись, спали в кресле,и больше в зале никого не было.